И этому ее научила Анна Серафимовна, и Люба еще раз
вспомнила бабушку добрым словом. А ведь как удивлялась, когда Бабаня ей все это
объясняла! Дескать, зачем? Для чего нужно, когда все вокруг живы и здоровы и
будут живы и здоровы всегда, учиться, как разговаривать и вести себя с людьми,
потерявшими близких?
Клара Степановна подняла голову, внимательно посмотрела на
Любу, и губы ее тронула едва уловимая смутная улыбка.
– Ты хороший человек, Любаша, очень хороший. И умница,
большая умница. Мы без тебя пропали бы. Помоги мне дойти до ванной, я хочу
умыться.
Люба отвела ее в ванную, слегка придерживала за плечи, пока
Клара Степановна умывалась, подала ей полотенце. Заметив, что Кларины глаза
снова наполнились слезами, Люба спросила:
– Так что вы решили насчет мяса? Котлеты или жаркое?
– Давай у Родика спросим, что он скажет – то и
приготовим, – ответила Клара уже более спокойным голосом.
От Любы не ускользнул глагол «приготовим» – стало быть,
Клара собирается находиться вместе с ней на кухне. Ну что ж, это очень хорошо,
это добрый признак, если она не собирается возвращаться на свой диван, а хочет
чем-нибудь заняться.
Люба заглянула в спальню, где Родик упаковывал в чемодан
отобранную для похорон одежду.
– Готово? Молодец. Мама спрашивает, что ты хочешь на
обед, котлеты или жаркое?
Родик уставился на Любу, словно она задала какой-то
невероятный вопрос, не имеющий права на существование.
– Что? – нахмурился он. – Что ты спросила?
– Я спросила, что ты хочешь на обед, котлеты или
жаркое, – терпеливо повторила она. – На первое будет борщ, так Клара
Степановна сказала.
– Мне все равно, – сухо ответил Родислав, всем
своим видом показывая, что неприлично думать о борще и котлетах, когда в семье
такое горе.
Люба смешалась, она сама себе в этот момент показалась
бестактной и какой-то примитивной. Ну в самом деле, человек только что отца
потерял, а она про котлеты… Но тут на помощь снова пришли бабушкины уроки.
– Это неправильно, – тихо, но твердо сказала
она, – тебе не должно быть все равно. Любое падение начинается с
маленького шажка вниз, проигранная битва начинается с незастегнутого воротничка
у солдата. Тебе не должно быть все равно, что кушать, потому что завтра тебе
будет все равно, во что ты одет, и ты наденешь сорочку с грязным воротником и
дырявые носки, послезавтра тебе будет все равно, как ты учишься, потом тебе
станет все равно, как ты работаешь, и вся твоя жизнь превратится в сплошное
безразличие и покатится вниз. Когда человеку все равно, он не может сделать ничего
хорошего, ничего полезного, он ничего не может создать, он может только
прозябать. Ты посмотри вокруг: люди строят дома, собирают урожай, лечат
больных, пишут книги и картины, снимают кино, в космос летают, работают на
стройках, фабриках и заводах, значит, людям не все равно. Ты что же думаешь, ни
у кого из них никто никогда не умирал? Никто из них горя не знал? Никто близких
не терял?
Родислав отошел к окну, некоторое время молча стоял,
повернувшись к Любе спиной.
– Извини. Ты, конечно, права, – наконец произнес
он, не оборачиваясь. – Скажи маме, что я буду на обед котлеты.
Люба вместе с Кларой Степановной приготовила обед, потом
помыла посуду, убрала и до блеска отмыла кухню, так в хлопотах, частью
печальных, частью обыкновенных, и прошел день. К вечеру начались телефонные
звонки, видно, те, кому Люба позвонила, сообщили горестную новость многим
людям, и все хотели выразить сочувствие, принести соболезнования и предложить
помощь. Примчалась вернувшаяся с дачи подруга Клары Степановны, и дом наполнился
слезами и причитаниями двух женщин.
Люба стала собираться домой, и Родик вызвался ее проводить.
– Да что ты, не нужно, – пыталась отговорить его
Люба. – Со мной ничего не случится, еще только восемь часов.
Родик упрямо покачал головой.
– Нет, пусть только восемь, но уже темно. И вообще, мне
с тобой легче. Еще час с тобой побуду.
Если бы не смерть Евгения Христофоровича, Люба при этих
словах запрыгала бы от счастья. Они оделись и вышли на улицу.
– Если ты не хочешь дома сидеть, может,
погуляем? – робко предложила она.
– Давай, – Родик явно обрадовался.
Они пошли пешком в сторону Любиного дома.
– Ты завтра придешь? – спросил Родислав.
– Конечно. Нужно же помочь твоей маме, и потом, нам с
тобой завтра в ЗАГС нужно за свидетельством.
Как будто он один не может сходить туда! Но Люба и мысли не
допускала, что Родик может взять в руки справку о смерти отца, стоять в
очереди, потом везти в университет свидетельство. Один! Да у него сердце
разорвется. Нет, ни в коем случае, такие скорбные хлопоты обязательно нужно с
кем-то разделить.
– А как же твои занятия в институте?
– Подумаешь, прогуляю.
– Не попадет?
– Да и пусть попадет, – спокойно ответила Люба и
сама себе удивилась. Еще недавно Тамара говорила ей: «Да и пусть накажут», и
слова эти казались Любе совершенно невероятными, неправдоподобными. Ну как это
так – пусть накажут? Все люди стремятся избежать наказания, а Тамаре все равно.
Теперь Люба вдруг ясно поняла, как это может быть, когда наказание кажется
пустым, несущественным и не имеющим ровно никакого значения. Права была Тамара,
когда есть цель, когда есть смысл, тогда все выстраивается вокруг этой цели и
сразу становится очевидным, что является важным, а что – абсолютно неважным,
ерундовым и не стоящим даже упоминания.
Люба почему-то думала, что всю дорогу до ее дома Родик будет
говорить о своей утрате, о горе и боли, которые он испытывает, но он, против
ожиданий, завел разговор о каких-то посторонних вещах, о новом номере журнала
«Юность», о том, что Михаил Ботвинник уступил звание чемпиона мира по шахматам
Тиграну Петросяну, а наши спортсменки Гаприндашвили, Зворыкина и Затуловская
победили на женской шахматной Олимпиаде, о Мартине Лютере Кинге и его походе на
Вашингтон, об Андрее Бегорском, которого забрали в армию и который пишет оттуда
ему, Родику, очень смешные письма.
Перед самой дверью он снова поцеловал Любу в щеку, уже во
второй раз.
Дома она стала раздеваться и вдруг увидела себя словно со
стороны: кремовое вычурное платье, яркая брошка – какая глупость, господи,
какая нелепость, трудно придумать более неподходящий наряд для пребывания в
семье, где только что умер человек. Надо было не выскакивать из дома сломя
голову, а хотя бы переодеться во что-нибудь скромное и темное. Но она ведь не
знала, что Евгений Христофорович умрет, она собиралась в театр…
– Ну, как балет? – спросила Зинаида. –
Понравилась Плисецкая?
– Я не была на балете. У Родика папа умер.
