И как же угораздило Родислава жениться на этой недалекой
простушке? Что-то он невеселый, будто свадьба ему не в радость. Ну да понятно,
окрутили парня небось через постель, ему и деваться некуда. Может, Любка уже и
беременна. Даже, скорее всего, так и есть, уж больно платьице на ней
затрапезное, сидит, пузо под столом скрывает, а с пузом разве можно настоящее
подвенечное платье надевать? Курам на смех! Конечно, Родику не до веселья. Вот
бедолага! И еще, наверное, боится, что Аэлла ему тот зимний эпизод припомнит.
Думает, она в него влюблена и для нее это что-то значит. Дурачок! Надо лишить
его всех иллюзий. Только как это сделать?
Ну конечно! Надо пригласить его, когда объявят белый танец,
и поговорить. Заодно и Любку позлить: она сидит со своим пузом, лишний раз
встать боится, чтобы перед гостями не позориться, а Аэлла будет с ее мужем
танцевать. Вот так-то! Вообще-то Любку впору пожалеть, чего тут злорадствовать…
– Что-то ты грустный, – заметила Аэлла, когда они
с Родиславом оказались среди танцующих. – Свадьба не в радость, что ли?
– Голова болит, – скупо ответил он. – Устал.
– Понятно. Хочешь, выйдем на балкон, подышим
воздухом? – коварно предложила она.
Пусть все увидят, как жених уединяется на балконе с другой
женщиной, куда более красивой и нарядно одетой, чем его никчемная невеста.
– Нет, не надо.
– Как хочешь. Ты доволен, что женился? –
допытывалась Аэлла, пытаясь заставить Родислава сказать хоть что-нибудь, что
повысило бы ее самооценку.
Но пока ничего не получалось.
– Конечно, я очень рад, – коротко сказал Родислав.
Аэлла почувствовала, что он слегка отстранился, и теперь ее
щека уже не была прижата к его шее.
– Знаешь, Родик, я хотела тебе сказать, что тогда, на
даче, все вышло ужасно по-дурацки. Я глупо пошутила, а ты воспринял это
всерьез. Давай забудем об этом, ладно?
– Давай, – с явным облегчением сказал он.
– И никогда не будем об этом вспоминать, хорошо?
– Хорошо. Не будем.
– Или ты вспоминаешь? – лукаво спросила
Аэлла. – Признавайся, вспоминаешь?
– Перестань. Мы же договорились забыть об этом. Вот и
давай забудем.
До конца танца они проговорили о каких-то пустяках, причем
говорила-то в основном Аэлла, Родислав же ограничивался односложными
междометиями.
Еще около часа Аэлла сидела рядом со своим мужем и развлекала
гостей рассказами о тенденциях в западной моде: благодаря знакомствам матери
зарубежные журналы в их доме не переводились, причем самые свежие. Наконец она
поняла, что скоро все начнут расходиться и пора сделать ход козырной картой.
Она встала и подошла к Любе.
– Любаша! – громко произнесла она.
Все замолчали и посмотрели на них. Очень хорошо, это как раз
то, что ей нужно.
– В этот незабываемый для тебя и Родислава день я хочу
сделать тебе подарок, который обязательно принесет тебе счастье в семейной жизни.
В память о нашей детской дружбе я дарю тебе этот браслет, который обязательно
сделает тебя счастливой, так же, как сделал счастливой меня. Возьми и носи!
С этими словами она сняла с руки красивый изящный браслет и
протянула Любе.
– Что ты, – покачала головой Люба, – я не
возьму, он очень дорогой. Не нужно, Аэлла.
– Бери, – шепнула Аэлла. – Он действительно
очень дорогой, но это не золото, так что не бойся. Бери-бери, он счастливый,
его привезли из Мексики, а до этого местные индейцы над ним проводили специальный
обряд, чтобы он приносил счастье. Мне уже принес, пусть теперь тебе принесет.
Услышав про обряд, Люба невольно бросила взгляд на Родислава
и поняла по выражению его лица, что он тоже это услышал. На лице жениха Люба
увидела скептическую усмешку, которая развеяла все ее сомнения.
– Спасибо, Аэлла.
Она поцеловала подругу, взяла браслет, застегнула вокруг
запястья и подняла руку высоко вверх, чтобы продемонстрировать подарок гостям.
Все зааплодировали и стали говорить, что вот какие бывают замечательные
подруги, с себя снимают драгоценности и дарят, ничего для друзей не жалеют.
Аэлла наслаждалась триумфом.
* * *
Праздник закончился, гости разошлись, остались только
молодые, Клара Степановна и семья Головиных. Анна Серафимовна тут же принялась
хлопотать.
– Сейчас все уберем, быстренько посуду перемоем и тоже
домой пойдем. Томочка, давай помогай.
Люба переоделась и занялась привычными хозяйственными
делами. Все вместе женщины довольно быстро навели порядок, правда, посуду
пришлось мыть в ванной – в кухонную раковину такое количество тарелок, чашек и
бокалов не помещалось. И еще возникли сложности с размещением в холодильнике
оставшихся продуктов, которых тоже оказалось изрядно. Долго судили-рядили,
потом приняли решение все разделить пополам, уложить в пакеты, банки и
кастрюльки с тем, чтобы свою половину Головины забрали с собой. Анна
Серафимовна и Зинаида долго отнекивались, но еду в конце концов забрали. Клара
Степановна проявила деликатность и ушла ночевать к подруге, живущей в соседнем
доме.
– Мама решила, что у нас будет настоящая первая брачная
ночь, и ушла, чтобы не мешать и не смущать нас, – пояснил Родислав, когда
Люба, выйдя из ванной, не обнаружила свекрови в квартире.
– Неужели она так думает? – удивилась Люба. –
А мне казалось, что она все про нас с тобой знает.
Родислав смутился.
– Ну, так положено. Все-таки ты в первый раз остаешься
здесь ночевать на законных основаниях. Тот раз не в счет, – добавил он,
имея в виду ночь перед похоронами Евгения Христофоровича.
Люба отчего-то тоже смутилась. Действительно, впервые она
ляжет в постель с Родиком в качестве законной жены. Это будет так же, как
раньше, или как-то по-другому? Наверное, по-другому. Ей стало немного боязно.
– Давай подарки посмотрим, – предложила она,
стараясь оттянуть момент, когда придется рискнуть и узнать, как это –
«по-другому».
– Давай, – охотно согласился Родислав, и Люба
поняла, что он тоже нервничает. Бедный Родик, досталось ему сегодня! Сначала
волновался, переживал до тошноты, потом его пробил понос, потом разболелся
живот…
– Как ты себя чувствуешь? – заботливо спросила
она. – Как твой живот? Не прошел?
Он отрицательно покачал головой.
– Немного лучше, но все равно побаливает.
– Хочешь, я бабушке позвоню, спрошу, как лечить? Она
всякие народные средства знает, что-нибудь посоветует.
– Не нужно, неудобно, поздно уже, – отказался
Родик. – И вообще как-то по-дурацки: у нас с тобой первая брачная ночь, а
я животом маюсь. Самому стыдно.
