Люба, конечно же, кинулась его утешать.
– Ну что ты, Родинька, как ты можешь так говорить? Мы с
тобой уже давно муж и жена, ничего особенного в сегодняшней ночи нет. У тебя
был трудный день, ты переволновался, ты устал. Любой другой на твоем месте тоже
с ног валился бы или уже спал бы в стельку пьяный. Ты вообще умница, почти
ничего не пил, про тебя никто не сможет сказать, что ты валялся головой в
салате и лицо потерял, ты вел себя безупречно, несмотря на то, что у тебя так
болел живот, никто даже ничего не заподозрил. Знаешь, тебе надо сейчас лечь,
свернуться калачиком и постараться уснуть. А утром все пройдет.
– Думаешь? – с надеждой спросил он.
– Я уверена. Бог с ними, с подарками, завтра все
посмотрим, а сейчас давай я тебя уложу и убаюкаю. Нет, подожди, ты ложись, а я
тебе горячего чайку принесу, всю эту еду, которую мы сегодня слопали, надо
обязательно запить большим количеством горячего чая, меня бабушка так учила.
Родислав с удовольствием забрался в постель, подсунул под
спину две подушки – свою и Любину – и согнул ноги в коленях. Так действительно
лучше. Какая же все-таки Любаша молодец, всегда знает, как сделать так, чтобы
ему было хорошо!
Люба принесла из кухни поднос с двумя чашками дымящегося
свежезаваренного чая. Чашки были новыми, Родик их никогда прежде не видел.
– У нас новые чашки? – спросил он.
– Это Тома подарила нам с тобой, я не утерпела и
распаковала, пока чайник грелся. Правда, красивые?
– Красивые, – согласился Родислав. – А еще
там что в подарках?
– Ну, там всякое… для хозяйства в основном. Можно подумать,
что мы с тобой на пустом месте в новой квартире начинаем совместную жизнь.
Набор посуды на шесть персон, набор кастрюль, скатерти, салфетки, рюмки.
Правда, книги тоже есть. А Андрей какой молодец, Вознесенского достал! И когда
только он успел? Ведь он сегодня ночью в Москву прилетел.
– У него есть знакомый спекулянт, мне Андрюха сам
рассказывал, давно еще, до армии, он у этого спекулянта всякие нужные вещи
приобретал. У него же зарплата была хорошая, он мог и переплачивать.
– Тогда понятно, откуда нейлоновая рубашка, –
улыбнулась Люба. – И Аэлла очень хороший подарок сделала, правда? Такое
белье необыкновенное – прелесть! Давай завтра его постелим, чтобы было красиво.
– Ладно.
– И браслет очень красивый. Только он, наверное, такой
дорогой… Никогда не думала, что Аэлла может мне подарить такую дорогую вещь.
Вот так с себя снять и запросто отдать.
– Я тоже от нее не ожидал, – признался
Родик. – Широкий жест, красивый. Только я думаю, что таких браслетов у нее
видимо-невидимо, благодарные клиентки ее матери без конца подарки привозят, так
что и отдать не жалко. И насчет того, что над ним мексиканские индейцы обряд
проводили, – наверняка вранье.
– Это точно!
И они дружно расхохотались, вспомнив заклинание против
черной старухи.
– А старухи-то с тех пор в лесу действительно никто
больше не встречал, – сквозь смех проговорил Родислав. – То-то Аэлла
радовалась, небось ребятам вовсю заливала, что это она ее извела на корню. А те
и верили.
Родислав отдал Любе пустую чашку, боль действительно стала
понемногу утихать, то ли от чая, то ли оттого, что больше не было поводов
нервничать: свадьба позади, а Люба ясно дала понять, что на близости настаивать
не собирается. Она же обещала его убаюкать…
Он так и уснул, полусидя, держа жену за руку.
Проснулся Родислав посреди ночи, понял, что ему неудобно,
стал укладываться пониже и обнаружил у себя под спиной обе подушки, а рядом
увидел спящую поверх одеяла и без подушки Любу, укрытую тонким халатиком. На
него накатили нежность и умиление: какая она все-таки… Самая добрая, самая
ласковая, самая понимающая. Самая-самая лучшая.
* * *
– А дальше там все очень обыкновенно, – доложил
Ворон, вернувшись из очередного путешествия. – Через какое-то время Люба
забеременела, а в мае 1965 года умерла Анна Серафимовна, буквально две недели
до правнука не дожила. Люба на похоронах с большим животом была, уж она так
переживала, так убивалась по бабушке, что я даже испугался: не родила бы прямо
там, на кладбище. Но ничего, обошлось. Через две недели, в самом конце мая,
родился мальчик, назвали Николаем, в честь деда. Люба взяла академический
отпуск на год, сидела с ребенком, потом его отдали в ясли, и она вернулась в
институт. Так и учится там. Ну что тебе еще рассказать?
– Ты про квартиру, про квартиру-то скажи! Получили они
квартиру?
– А как же! Как и планировали, Люба как раз
только-только забеременела – и Головину дали две квартиры, для его семьи и для
Любиной, Родика-то они успели к себе в барак прописать, так что все чин по
чину. Правда, молодым однокомнатную выделили, у Любы тогда еще справки о
беременности не было, но тут Клара Степановна проявила широту натуры. Зачем ей
одной, дескать, четырехкомнатные хоромы, но и уступить их сыну, а самой жить в
одной комнате она тоже не хотела, привыкла к просторам-то, вот она и предложила
обмен: ее квартиру и Любину обменять на трехкомнатную для молодых и
двухкомнатную для себя. Это всех устроило. Пока обмен искали, пока документы
оформляли, пока переезжали – Люба уж на сносях. А тут еще Бабаня померла.
Еле-еле бедная девка успела сессию досрочно сдать – и в роддом отправилась.
– Ты мне про сынка расскажи, про мальчика, –
попросил Камень. – Каким он получился?
– Да кто ж его знает, каким он получился от
рождения, – философски заметил Ворон. – Важно, каким он получился в
результате воспитания. А с воспитанием там – полный швах! Отец в университете
образование получает, мать сидит дома с ребенком, ей обе бабки помогают по мере
сил, поскольку сами-то пока работают, им до пенсии еще – глаза выпучишь. Люба,
конечно, справляется, она быстрая, ловкая, проворная, но ведь не высыпается ни
фига! Пацан пореветь любит, особенно по ночам, а ночью любимый муж Родислав
должен спать, чтобы хорошо учиться, а ребенок умолкает только на руках, вот
Любе и приходится целыми ночами Николеньку таскать взад-вперед. А Родик
выспится – и бегом в университет, да оттуда домой-то не особо торопится, чтобы
жене помочь, все больше в библиотеке просиживает, занимается. Нет, я ничего не
хочу сказать, он сыном гордится, радуется, что у него парень растет, только
пусть он растет как-нибудь без него, без Родислава, без забот, хлопот и
бессонных ночей.
– Ну что ж, типичная картинка, – усмехнулся
Камень. – А что бабки? Как они с внуком?
– Да как с писаной торбой! Ты слушай, не перебивай,
сейчас самое интересное начнется. Значит, наша Клара выписывает из
Тмутараканска свою мамашу, невестке в помощь. Софью Ильиничну. Бабу Соню, стало
быть. Та, как только Николашу увидела, так в крик: дескать, точная копия ее
ненаглядного Степушки, Клариного папаши, значица. Степушку этого никто в глаза
не видел, он помер, когда Кларе было не то три года, не то четыре, она его и не
помнит вовсе, только фотки его на стене да в альбоме видела. Ну а уж про
остальных и говорить нечего. Клара, натурально, никакого такого сходства со
своим покойным папашей у внука не наблюдала, но баба Соня твердо стояла на
своем: и глазки точно такие же, и улыбка такая же, и весь он – ну точь-в-точь
такой же. Поселилась она у Клары и каждый день, как на работу, к восьми утра приезжала
к Любе помогать. А уж по вечерам и по воскресеньям Зинаида с Кларой
подтягивались. Так до года Николашиной жизни дотянули, потом решили в ясли
отдавать – Любе же надо в институт возвращаться, образование заканчивать.
Отдали. А парень сразу же и заболел. Вылечили. Снова в ясли отправили, а он
снова заболел. То ли простужаются они там, то ли что… Ну, тут все бабки как
одна выступили, единым фронтом: надо младенца из яслей забирать, пусть дома
растет. Люба согласилась. И опять баба Соня каждый день с самого утра является
с правнуком сидеть и уходит, когда вечером мальчика спать укладывают. Потом у
Клары отпуск случился, и она попросила, чтобы Люба отдала Николашу ей на целый
месяц, мол, мы вдвоем с мамой с ним посидим, с вы с Родиком хоть вздохнете свободно.
И опять Люба согласилась, не из-за себя, конечно, ей-то мальчонка со всеми
своими капризами только в радость был, ради мужа согласилась, видела, что
наличие малыша в доме изрядно его утомляет. Месяц прошел, баба Соня правнука не
отдает – иди, мол, Любочка, в институт, занимайся как следует, приобретай
профессию, мужа холь и лелей, а мы уж тут как-нибудь… Люба сына безумно любит,
но мужа-то она тоже любит, и точно так же безумно, и вроде как выходит, что за
сыном-то есть кому смотреть, а муж у нее без присмотра остается, если все
внимание сыну уделять. И Родислав за то, чтобы Николашу у Клары с Соней
оставить. Ну и оставили. Вроде как временно. Но сам знаешь, временное – оно
самое постоянное и есть. Так что Люба превратилась в приходящую мать, каждый день
после института ехала к Кларе сыночка повидать, потетешкаться с ним, потом
домой мчалась чистоту наводить, еду Родиславу готовить, рубашки ему стирать и
пуговицы пришивать. Ну и потом, она ж совсем еще молоденькая, ей двадцать один
год, ей и в компанию хочется с друзьями, и в кино, и на выставку сходить.
Родислав учебу закончил, стал работать следователем, у него рабочий день
ненормированный, и устает он сильно, это тоже надо понимать и учитывать. Ну а
уж как воскресенье настает – Люба с утра пораньше к Кларе едет на целый день, и
целый день сына облизывает, в попку ему дует, называет золотым и драгоценным, и
самым лучшим на свете мальчиком, единственным и неповторимым, и всем его
капризам потакает, и все его просьбы удовлетворяет. Ну, ее можно понять, все-таки
она по нему сильно скучала, видела-то на неделе всего по два-три часа в день,
вот в воскресенье и отрывалась по полной программе.
