– А Родислав?
– Он тоже в воскресенье приезжал, если не дежурил. В
три года мальчика отдали в детский садик, и сразу же начались проблемы.
– Ну, немудрено, – согласился Камень. – Я
даже догадываюсь какие.
– Какие? Ну скажи, какие? – задиристо каркнул
Ворон. – Откуда ты можешь знать, если не был там и ничего не видел?
– Так тут много ума не надо, чтобы предположить.
Мальчик у бабушек был самый-самый, лучший-распрекрасный, единственный во всем
мире и вообще пуп Вселенной, а теперь оказывается, что есть еще какие-то
Маши-Вани-Тани-Пети, у которых равные с ним права, которые хотят и – что самое
ужасное! – имеют почему-то право играть в те же игрушки, в которые хочет
играть он сам, и рисуют так же хорошо, как и он, и стишки читают не хуже, а
даже и лучше, чем Николаша. Разве он может это стерпеть? Наверняка он и ходить
в этот садик не хотел.
– Точно. Не хотел. Орал, истерики закатывал, по полу
валялся. Баба Соня опять выступила с инициативой оставить ребенка дома на ее
попечении, но тут уж Люба проявила твердость. Во-первых, баба Соня уже весьма и
весьма немолода, а парнишка становится с каждым днем сильнее и проворнее, ей за
ним на улице не угнаться будет, а во-вторых, ребенок должен расти в коллективе.
– Неужели сама додумалась? – не поверил Камень.
– Ну да, щас! – фыркнул Ворон. – Додумается
она, когда дело идет о ее ненаглядном Николеньке. Это Николай Дмитрич ей мозги
вправил. Ну и Тамара, конечно, тоже свою лепту внесла. Дед Николай вообще был
единственным человеком, кто по достоинству оценил эту бабскую вакханалию вокруг
дитяти, но на то, чтобы спокойно поговорить с дочерью и зятем и все обсудить, у
него не было ни времени, ни сил, он был уже очень большим начальником и почти
все время проводил на службе, даже в выходные дни, поэтому он мог только время
от времени стучать кулаком по столу и кричать на Зинаиду, мол, бабы, дуры, что
вы творите, вместо того чтобы растить мужика, вы растите мамсика, который сядет
вам на шею и ножки свесит. Ну и насчет детского садика он тоже проорался как
следует. Вспыльчивый он с годами стал… Головин, конечно, понимал, что парня
портят, но надеялся, что романовская и головинская кровь возьмут свое и мальчишка
в садике, в детском коллективе выправится.
– Ну и как, выправился?
– Ну прямо! Только хуже стало. В садик-то ходить
пришлось, хоть он и не хотел, а куда деваться? И он нашел способ снова стать
самым-самым единственным. Мальчонка-то врать научился тогда же, когда и
говорить, а чуть погодя овладел наукой лести и подлизывания. С бабками
натренировался, понял, что помогает, и пользовался вовсю. Ну вот ты представь,
баба Соня ему чего-нибудь не разрешила, так он не настаивает, не бьется в
истерике, а делает вид, что смирился, и занимается чем-нибудь другим, а потом
подходит к ней, утыкается в коленки, обнимает за ноги и говорит: ты, мол,
бабулечка, у меня самая лучшая, самая красивая, и пахнет от тебя так хорошо, ни
от кого так не пахнет, как от тебя. А она ему в ответ: ты моя кровиночка, ты
моя золотиночка, иди сделай то, что я тебе не разрешила. Конфетку съешь, суп не
доедай, с коробочкой поиграй, телевизор включи, одним словом, молодец, возьми
на полке пирожок. Мозги-то у парня были отличные, и развит он не по годам,
соображает быстро, но в основном в свою пользу. Он и с воспитательницами в
детском саду приноровился таким же манером обходиться. Марь-Иванна, вы такая
красивая, вы такая справедливая, вы такая добрая, вы мне как мама, даже лучше,
и так далее. Ну и само собой, когда дети ракету нарисовали, Марь-Иванна во
всеуслышанье объявляет, что самый лучший рисунок сделал Коля Романов. И когда
дети готовятся к новогоднему утреннику, то Коля Романов будет играть самую
главную роль, потому что у него лучше всех получается текст произнести и под
музыку станцевать. Вот и вышло, что он и в садике оказался самым-самым. Причем
он даже не понимал, что «самый-самый» он исключительно потому, что льстит и
подлизывается, он искренне полагал, что он действительно лучший и в этом его
собственная заслуга. Такой вот компот получился.
– Лихо, – сочувственно вздохнул Камень. – А
Родислав-то что же? Неужели не видел, как парня изуродовали?
– Что ты все со своим Родиславом! Не до сына ему. У
него работа, карьера, новые друзья-сослуживцы. И потом, что он может видеть? Он
с сыном встречается по воскресеньям, да и то не каждую неделю. Николай Дмитрич,
конечно, пытался с зятем поговорить, открыть ему глаза, мол, ты посмотри, что с
ребенком делает этот бабский батальон, но Родислав ведь даже не понимал, о чем,
собственно, речь, и отмахивался, дескать, все нормально, растет здоровый и
умный ребенок, в три года буквы знал, в четыре сам читает, что вам еще? В пять
лет к Николаше стала ходить учительница музыки – у Клары было хорошее немецкое
пианино, с шести лет он начал заниматься с англичанкой – тогда как раз в моду
английский язык вошел. И как-то так сложилось, что мальчик прочно осел в
квартире Клары и бабы Сони, хотя и Люба, и Зинаида ежедневно его навещали. Ну,
на самом деле не совсем ежедневно, со временем, когда Люба закончила институт и
пошла работать, у нее становилось все меньше времени, потому что предприятие,
на которое ее распределили после института, находилось на другом конце Москвы,
дорога занимала два часа пятнадцать минут, а то и больше, если приходилось
долго ждать автобуса, отводить ребенка в садик и забирать из садика вовремя у
нее никак не получалось, и она радовалась тому, что сын по вечерам занят чем-то
полезным. Сама она не успевала бы водить его на музыку и к англичанке, а так
мальчик и присмотрен, и занимается. И только в семьдесят втором году встал
вопрос о переселении Николаши назад к родителям: в сентябре ему предстояло
пойти в школу.
– Ну слава богу, – Камень с облегчением перевел
дух, – наконец-то это безобразие закончилось.
– Не торопись, – Ворон хитро прищурил
глаза, – не так все просто. Решить-то решили, причем загодя, как Люба
всегда делает, а тут – как гром среди ясного неба! – она опять беременна.
Ты представляешь? Ну куда ребенка забирать? К сентябрю, когда занятия в школе
начнутся, Люба уже в декрете будет, не забирать же его домой на два месяца,
потому что потом, когда второй ребенок родится, Колю все равно придется снова
отдавать бабкам, Любе с двумя не справиться будет. В общем, остался парень у Клары
с Соней, а те и рады.
– Не понимаю, – сказал Камень, – почему такие
сложности? Почему нельзя было поселить Софью у себя, чтобы она смотрела за
сыном? Все-таки мальчик рос бы при родителях.
– Так Люба сколько раз предлагала! Софья не захотела. И
Клара была против, чтобы ее с родной матерью разлучали. Можно подумать, что до
этого Софья жила вместе с ней. Жили же они в разных городах – и ничего, не
умерли от тоски друг по другу. Черт их разберет, этих баб. Люба ведь на все
была готова, она предлагала и Кларе вместе бабой Соней к ним переехать, так
опять Клара уперлась, якобы ей от своего дома до работы пятнадцать минут
пешком, а от Любиного добираться долго и неудобно. На самом деле, я так думаю,
что она просто не хотела быть второй хозяйкой на кухне. Привыкла за столько-то
лет быть единственной, а на первенство в Любином доме претендовать она вряд ли
смогла бы.
