– Это почему же?
– Чтобы иметь право считаться первой хозяйкой, надо
сначала ею стать, то есть реально взять на себя заботы обо всех членах семьи. Клара-то
как привыкла? Христофорыч да Родик – оба непритязательные, их можно макаронами
кормить, сахаром посыпал, маслом заправил – вот тебе и еда. И дырки на носках
можно не штопать, пока палец не начнет полностью высовываться, и окна можно не
мыть, пока свет хоть как-то проникает. Клара у нас не больно-то хозяйственная,
но мужу и сыну было в самый раз. А если переехать к Любе, то это, во-первых,
заботиться сразу о четырех взрослых и маленьком ребенке, то есть на всех
готовить, всех обстирывать и обглаживать, за всеми убирать, неудобно же на одну
невестку все свалить, а во-вторых, все эти работы проделывать на должном
уровне, в соответствии с Любиными стандартами, то есть тщательно и
систематически, а не как-нибудь и от случая к случаю. А Кларе не хотелось. Вот
тебе и вся причина.
– Очень может быть, – согласился Камень. –
Звучит разумно. Сам догадался или опять разговор подслушал?
Ворон отвернулся и стал изображать, будто пытается клювом
вытащить из крыла застрявшую в перьях хвоинку.
– Сам, – ответил он, не глядя Камню в глаза, из
чего Камень сделал совершенно справедливый вывод о том, что его друг, мягко
говоря, искажает факты.
Но он притворился, что ничего не заметил. Чего свару
устраивать из-за пустяков? Пусть лучше дальше рассказывает.
– Осенью семьдесят второго года родилась девочка
Оленька, но ее с самого рождения все называли Лелей. Слабенькая такая,
болезненная, Люба с ней намучилась. Хорошо еще, что бабки Николашу взяли, а то
ей ну никак не справиться было бы. Леля все время плакала, вот если Николаша во
младенчестве плакал и Люба думала, что это самый плаксивый ребенок на свете, то
с рождением Лели она таки поняла, почем фунт лиха и какого ребенка можно
считать самым плаксивым. Но дети Любины плакали по-разному.
– Это как же? – заинтересовался Камень. –
Разными голосами, что ли?
– Да много ты понимаешь в детях, глыба ты
бесчувственная! Ты их в глаза не видел!
– Но ты же мне рассказывал, – резонно возразил
Камень. – Я вообще-то не тупой, и если я что не так понял, так только
потому, что ты плохо объяснил. Объясняй как следует.
– Объясняю, как для тупого, – огрызнулся
Ворон. – Одни дети плачут, потому что им плохо, ну, например, больно или
страшно, или просто мокро, а другие – из вредности, то есть капризничают.
Николаша ревел из вредности, он внимания требовал, он уже в пеленочном возрасте
хотел, чтобы мир вокруг него вертелся и все было так, как он хочет, а Леля
плакала, потому что ей было или больно, или страшно. А страшно ей было почти
все время, потому что она пошла в Любину породу и уродилась жутко
чувствительной. Даже если не понимала ничего, она по голосу, да что по голосу –
по дыханию улавливала, что что-то не в порядке, кто-то расстроен, или
недоволен, или сердится, или завидует. Да-да, представляешь, она даже такие
эмоции ощущала. И сразу в слезы. При ней даже телевизор нужно было смотреть
очень осторожно, если, к примеру, кино какое-нибудь идет с трагической сценой,
да еще, не дай бог, музычка соответственная, с девочкой делалась форменная
истерика. Или придет к Любе подружка и начнет про грустное рассказывать, Леля
опять же слышит интонацию, эмоции улавливает – и в рев. Но хуже всего бывало,
если в дом приходил человек недобрый или завистливый. Тут целый скандал
начинался. Ты представь, девочка только-только ходить начала, а уже могла
повернуться и уковылять в свой угол, если ей человек не нравился. Попытаешься
ее из угла вытащить – крик стоит, хоть уши затыкай. Покраснеет вся от натуги,
посинеет, будет вырываться, а близко к тому, кто ей не понравился, не подойдет.
Вот такая девочка у Любы с Родиславом получилась.
– Смотри, как любопытно вышло, – с интересом
прокомментировал Камень. – У Любы мощная интуиция, она подсознательно
угадывает, как сказать и что сделать. И эта же самая интуиция перешла к ее
детям, только у сына она используется, чтобы быть ласковым теленком, который
двух маток сосет, чтобы ко всем подлизаться и в свою пользу вывернуть, а у
дочки – вон как… И упрямая, в тетку Тамару. Гремучая смесь. А как Николаша к
сестре относится?
– Да как, как… Не очень. То есть к самой Леле он
относится хорошо, а вот к тому факту, что он теперь не единственный золотой
ребенок, конечно, плохо. И вот что любопытно: этот мелкий прохиндей насобачился
вести себя по-разному дома у родителей и дома с бабками. Я ж, говорю, у него
интуиция…
На самом деле ничего подобного Ворон не говорил, про
интуицию рассуждал вовсе даже Камень, но и здесь не было смысла заостряться и
уточнять авторство. Не станет Камень мелочиться из-за ерунды.
– Когда бабушки его к родителям приводят, он с Лелей
возится, сюси-пуси разводит, дескать, как хорошо, что у него теперь есть
маленькая куколка-сестричка, да какая она смешная, да какие у нее умилительные
маленькие пальчики с настоящими ноготками, прямо как у большой, да какие у нее
глазки чудесные. А как только оказывался наедине с бабками, сразу делался
эдаким лисенком, который всеми правдами и неправдами вымогает у них, во-первых,
похвальбушки в свой адрес и, во-вторых, прощение за все шалости и разрешение на
всяческие вольности. То есть он четко усвоил, что если для мамы он единственным
уже не будет никогда, и нечего даже пытаться, то с бабками есть возможность еще
порезвиться. А бабки – ты представляешь, что творят, курицы безмозглые? Внушают
мальчонке, что ему все завидуют! Этому лисенку нельзя, видите ли, замечание
сделать! Он не может поступить неправильно по определению. А если его
кто-нибудь критикует, то ответ всегда один: это они, деточка, тебе завидуют.
Петя сказал, что ты плохой и жадный, раз не даешь ему свою игрушку? Он просто
тебе завидует, потому что у тебя есть такая чудесная игрушка, а у него нет, и
вовсе ты не плохой, ты самый чудесный. Учительница Марь-Иванна сказала, что ты
слишком самоуверенный, не делаешь домашнее задание, надеешься на свою память, а
она тебя подводит, и поставила четверку – она сама дура, она тебе завидует,
потому что ты очень способный и память у тебя отличная. И все в таком духе.
Представляешь?
– Кошма-ар, – протянул Камень. – Эдак они
парня-то совсем загубить могут. И все-таки я не понимаю, а Родислав-то куда
смотрит? Неужели не видит, не понимает ничего? Он же неглупый человек. Ну ладно
Люба, она с младшим ребенком замоталась, но у отца-то глаза есть?
– Так в том-то и дело, что при отце Николаша шелковый!
Я ж тебе, валуну тупому, объясняю, что он при родителях ведет себя совершенно
иначе. И бабки при Любе и Родике язык в задницу засовывают. Иногда, правда,
бывает, что и дома у Любы они чего-нибудь брякнут, но она как-то внимания не
обращала на то, что они говорят, она все больше на сына смотрела и на дочку и
радовалась, что, мол, какие у нее детки чудесные растут. А Родислав от проблем
воспитания вообще дистанцировался, для него важно, что у него двое детей,
причем мальчик – старший, вот это обстоятельство его по-настоящему радует, а уж
какой там мальчик получился, какая девочка вырастет – это пусть у жены голова
болит. Дети и хозяйство – удел женщины, вот пусть и занимается. Нет, я ничего
не хочу сказать, он ведет-то себя прилично, зарплату всю до копейки приносит,
не пропивает, на девок не тратит, и если Люба попросит чего-нибудь помочь –
всегда помогает, если он дома. Только дома-то он бывает… Ну, сам понимаешь,
рабочий день-то ненормированный, да и суточные дежурства частенько случаются.
