Так и получилось, что время шло, а документов в уголовном
деле почти не прибавлялось. Конечно, его можно было бы в два счета закончить и
передать в суд, предъявив обвинение по крайней мере в том объеме, какой уже
удалось доказать, но эти доказанные 27 рублей были просто смешны в сравнении с
той суммой, на которую на самом деле произошел обман покупателей и которую надо
было доказывать, не щадя живота своего. Оперативники делали все от них
зависящее и надеялись на премию, а Родислав, которому денежная премия тоже
очень не помешала бы, ленился, щадил себя и «свой живот» и всячески оттягивал
выполнение необходимых следственных действий.
Он с отвращением посмотрел на материалы дела, полистал их,
захлопнул папку и сунул в сейф. Ничего, как-нибудь со временем у него дойдут
руки… А может быть, повезет, придет на стажировку молодой следователь, и
Родислав с удовольствием спихнет ненавистное дело стажеру, пусть мучается,
заодно и научится. Правда, время идет, сроки истекают, их уже один раз
продлевали, но и это не беда, поскольку дело обещает быть «громким», то есть на
крупную сумму и с большими сроками наказания, то и второй раз продлят, никуда
не денутся.
Сменить бы эту постылую работу! Но как? Куда податься? К
тестю обращаться не хочется, Николай Дмитриевич уже генерал, большой начальник
в Министерстве внутренних дел, и возможностей у него множество, но если уж на
Тамару из-за коробки конфет или бутылки коньяку орет, то можно себе
представить, какой скандал разразится, если зять скажет, что ему надоела
следственная работа и он хочет перейти на другое место, где работа более живая.
Заикнись он про «более живое» дело, Головин немедленно предложит ему перейти на
оперативную работу, но она Родислава не прельщала. Ему хотелось отдельного
кабинета, и чтобы был секретарь или помощник, и служебная машина, и такие
полномочия, чтобы все в глаза заглядывали и не знали, куда посадить и как
угодить, и чтобы в любой момент можно было уйти, небрежно бросив: «Меня сегодня
не будет», и чтобы звания шли вплоть до полковника, а лучше – до генерала. И
такие должности были, но только на самом верху, в министерстве, и до них
Родиславу Романову – как до Луны, никаких связей и возможностей не хватит,
чтобы уже сейчас на них оказаться. Придется терпеть. Тесть не поймет его
стремления к сытой спокойной жизни, он всегда подчеркивает, что Родислав пошел
по его, Головина, стопам и еще в детстве хотел быть таким же героем, как сам
Николай Дмитриевич. Разве можно генерала разочаровывать? Тем более он и без
того по собственной инициативе делает для семьи Романовых достаточно много, вот
и Лельку устроил в хороший ведомственный детский садик, пусть и далеко от дома,
зато там условия не такие, как в обычных детсадах; и продуктовыми пайками
со всяким дефицитом делится; и машину служебную дает, если надо детей с
бабушками и вещами на дачу отвезти и обратно в Москву забрать; и новый
цветной телевизор помог купить, не деньгами помог, деньги-то у Любы и Родислава
были, а тем, что встал у себя в главке в очередь на приобретение дефицитной
техники. Одним словом, Николай Дмитриевич, строгий и неподкупный, и без того
наступал себе на горло, пользуясь ради дочери и ее семьи своими возможностями,
и требовать от него большего просто невозможно: все равно не сделает, а
отношения окажутся испорченными на долгие годы.
До прихода вызванного на допрос потерпевшего по «оконному»
делу оставалось несколько минут, и Родислав почувствовал, что настроение
окончательно испортилось и надо бы его чем-нибудь подправить. Он потянулся к
телефонной трубке.
– Любаша, а давай позовем сегодня Андрюху в
гости, – предложил он, когда Любу пригласили к телефону. – Ты мясо
пожаришь, отбивные, как он любит. Давай?
– Конечно, – тут же отозвалась она. – Я уже
соскучилась, он так давно у нас не был.
– Тогда позвони ему, ладно? А то ко мне вот-вот человек
придет.
– Конечно, – повторила она, – я сейчас же
позвоню ему и позову к нам. К которому часу звать? Ты во сколько придешь?
– Давай к семи, что ли.
– Родинька, я к семи не успею, – виновато
произнесла Люба, – ты же знаешь, я раньше восьми с работы не приезжаю, и
еще в магазин надо будет зайти. Может, к половине девятого?
– Это поздно, – недовольно протянул
Родислав. – Ну что такое – полдевятого? Только сядем за стол, только
разговоримся – и уже расходиться надо.
– Тогда зову к семи, – решила Люба, – вы
посидите, выпьете по рюмочке, поговорите без меня, а я прибегу и все быстренько
приготовлю. Знаешь, я во время обеденного перерыва сбегаю в магазин, чтобы
после работы сразу ехать домой, время не тратить, и все куплю. Постараюсь к
восьми успеть. Как тебе такой план?
– Отлично! – обрадовался Родислав. – Так и
сделаем. Зови его к семи, я уже буду дома.
Ни Любе, ни Родиславу даже в голову не пришло, что если
Родислав может уйти с работы в шесть, то ему вполне удобно будет забрать Лелю
из садика. Люба не считала возможным нагружать мужа какими бы то ни было
домашними обязанностями, а сам Родислав настолько привык, что все бытовые проблемы
как-то решаются без его участия, будто бы сами собой, что мысль его в данном
направлении не двигалась вообще никогда.
Он повеселел, предвкушая долгий уютный вечер за беседой с
другом, и достал из изрядно опустевшего ящика стола чистый бланк протокола допроса.
* * *
Рассказывая, Ворон прыгал вокруг Камня и эмоционально
размахивал крыльями. Он изрядно подустал и, закончив повествование, уселся
Камню на макушку и приготовился отдыхать. Но оказалось, что расслабился он
рано: у Камня тут же возникли вопросы, на которые следовало незамедлительно
ответить.
– А как выглядит Тамара? Все такая же некрасивая?
Вопрос был, вообще-то, праздным, ибо у Ворона были
собственные критерии красоты, и все, кто этим критериям не соответствовал,
считался заведомо некрасивым. Правда, он старался по возможности быть
объективным.
– Ну-у, – протянул он, подыскивая слова, –
она, конечно, стала получше, чем была в детстве, но в основном осталась такой
же. Маленькая, худенькая, глазки близко поставлены, носик длинный, такая
Буратинка.
– Буратинка? – переспросил Камень.
– Ну Буратино же, – раздраженно отозвался Ворон,
который страшно не любил, когда его перебивают, – помнишь, я тебе сказку
рассказывал про папу Карло и Карабаса-Барабаса, там еще мальчик был деревянный,
из полена выструганный.
– Ах, ну да, ну да, вспомнил. Так что Тамара?
– Она при всей своей некрасивости очень хорошо
выглядит. Знаешь, люди это называют «стильно». У нее очень интересно волосы
уложены, вот тут длинненько так, – Ворон показал крылом на правый глаз,
потом сообразил, что сидит у Камня на макушке и тот все равно ничего не видит,
спрыгнул вниз и показал еще раз, – а вот тут прядки, прядки, – снова
взмах крылом куда-то в области левой стороны головы, – и все разными
цветами выкрашены, то чуть посветлее, то чуть потемнее, короче, в полосочку.
Очень симпатично, издалека как будто выгорели и ветром растрепались, а вблизи
посмотришь и понимаешь, что это целое произведение искусства. И одевается она
интересно, не так, как все. Какие-то балахончики, накидочки, шали, платки, в
общем, она свою фигуру так задрапирует, что снаружи и не видно, какая она
худющая и страшная. Платок вокруг головы обмотает, концы с кистями вдоль груди
болтаются, из-под платка волосы в полосочку развеваются, на шее крупные
украшения из самоцветов – красота невозможная, так за этой красотой никто
лица-то и не видит. В общем, мастерица она по этому делу. Ну и, конечно,
походка у нее просто замечательная, легкая, летящая. Со стороны посмотришь –
первая красавица идет, никто и не вглядывается в лицо. Про таких, как Тамара,
говорят: женщина с изюминкой. На мой вкус, конечно, она уродина, не то что
Люба, но выглядит она на все сто, это я тебе как специалист говорю.
