Пассаж про специалиста Камень пропустил мимо ушей, хотя в
другое время непременно вцепился бы в неосторожно оброненное слово и ввязался в
длительную дискуссию по поводу состоятельности Ворона как эксперта в области
человеческой внешности. Но сегодня ему куда интереснее было узнать про уже
полюбившихся персонажей.
– А Люба? Какая она стала?
Тут Ворон распушил перья и, забыв про усталость, начал петь
дифирамбы внешности своей любимой героини. И красавица-то она, и фигура-то у
нее роскошная, и волосы у нее по-прежнему густые, только короткие – Тамара сама
ее стрижет, и лицо по-прежнему нежное, и скулы покрыты легким румянцем, и губы
пухлые.
– А этот идиот ее не ценит, – обиженно заключил
Ворон.
– Какой идиот?
– Да Родислав твой любимый! Имеет такую красоту и не
пользуется. Придурок!
– В каком смысле – не пользуется?
– Да в самом прямом. Не спит он с ней.
– А где же он спит? – недоумевающе спросил
Камень. – В гостиной, что ли? Ты же говорил, что у них в квартире три
комнаты: гостиная, спальня и детская. Или он с дочкой в комнате спит?
– Слушай, ну ты тупой! – возмутился Ворон. –
Вот сколько столетий мы с тобой сериалы смотрим, сколько я тебе про жизнь людей
рассказываю, а ты все элементарных вещей усвоить не можешь. Можно спать в
смысле дрыхнуть, а можно спать в смысле любовью заниматься. Дрыхнет Родислав со
своей женой в одной постели, а вот чтоб делом там заняться – так этого нет. Ты
не думай, я не просто так говорю, я специально несколько раз целыми ночами за
окном на подоконнике сидел, все ждал, может, что произойдет. Я бы, конечно,
подглядывать не стал, ты мои принципы знаешь, если б что началось – я бы тут же
улетел, но ничего и не было. Просидел только зря, как дурак. Одним словом, он
ею как женщиной не интересуется.
– Может, болеет, – предположил Камень. – Или
у нее что-нибудь со здоровьем. Он бы и рад, да нельзя.
– Он мне будет рассказывать! Это дитя палеолита еще
будет меня учить! – раскаркался Ворон. – Да я первым делом проверил,
что там со здоровьем, целую неделю по пятам за ними ходил, сначала за ней,
потом за ним, вплоть до ванной и туалета. Тьфу, самому срамно вспоминать, на
какие унижения их и моего достоинства пришлось пойти, чтобы до конца все
выяснить. Ни одного слова про здоровье ни с родней, ни с друзьями, ни с
докторами – ни с кем. Уж у Любы ближе Тамары никого нет, она с сестрой
обязательно обсудила бы проблему, если бы она была. И еще у Любы есть школьная
подружка, она врач-гинеколог, так ей Люба за всю неделю тоже ни разу не
позвонила, то есть она звонила, они разговаривали о том о сем, но о болезни –
ни гугу. Ты меня еще спроси, кто такой гинеколог.
– И спрошу! – вызывающе ответил Камень. – У
меня нет возможности самому наблюдать жизнь людей, и я имею право чего-то не
знать.
– Имеешь, имеешь, – проворчал Ворон. –
Гинеколог – это такой доктор по женской части. Я тебе вот что скажу, развалина
ты булыжная: Родислав так привык к Любе, что ему уже неинтересно с ней спать.
Они вместе двенадцать лет, за двенадцать лет любая страсть остынет, тем более у
него работа…
– Ага, рассказывал ты мне, какая у него работа, прямо
надорвался он на своей работе-то, – сварливо заметил Камень.
– А что ты думаешь! Скучная работа еще больше утомляет,
чем интересная, это я тебе точно говорю. И потом, он хоть и не любит свою
работу, но он же ее делает, и на дежурства ходит, между прочим, на суточные, по
двадцать четыре часа не спит, думаешь, легко? Он к Любе-то очень хорошо
относится, всегда обнимет, поцелует, погладит, они даже засыпают, взявшись за
руки, но чтоб еще чего – этого нету.
– А Люба? Как она это воспринимает? Тоже без интереса?
– Ой, да куда ей этим интересоваться?! – заквохтал
Ворон. – Она за день так уделается, что еле-еле до постели доползает. И
чаще всего она ложится, когда Родислав уже третий сон видит, работы-то по дому
полно, ее пока всю переделаешь – уже рассвет наступает. Она прокрадется в
спальню тихонечко, халатик скинет, под одеяло скользнет, Родислав в этот момент
повернется – он всегда чует, когда она ложится, – за руку ее возьмет и
давай дальше сны досматривать. А она приляжет так аккуратненько, чтобы его не
побеспокоить, даже если ей неудобно, будет лежать и терпеть, мужа за руку
держать. И только когда он ее руку выпустит, вот тогда она уже укладывается,
как ей удобно. Вот ведь женщина, а? Мне бы такую жену!
– Перебьешься, – беззлобно откликнулся
Камень. – Слушай, а что Николай Дмитриевич действительно такой… даже и не
знаю, как назвать-то… Суровый, что ли? Жесткий? Он же вроде в молодости таким
не был. Или ты мне не все про те времена рассказал?
– И что ты меня сразу подозреваешь? – обиделся
Ворон. – Думаешь, ты такой умный, что должен все обязательно понимать, а
если чего не понимаешь, то всенепременно я виноват, плохо объяснил, не так
рассказал, да? В молодости с ним рядом мать была, Анна Серафимовна, она одна
знала, как с ним правильно обращаться, вот и обращалась, и он был, конечно, не
как шелковый, но вполне приличный. И жесткий был, и суровый, и
бескомпромиссный, но в присутствии матери голос повысить на женщину не смел,
воспитание не позволяло. А с возрастом да с развитием карьеры наш генерал
усугубился, то есть жесткости и суровости стало раз в десять больше, а матери
рядом больше нет, одна только жена Зинаида Васильевна, а она, как тебе
известно, глупая, как пробка. Хорошая она баба, добрая, жалостливая,
заботливая, но не дал ей господь ума – что тут поделаешь? Как ляпнет
чего-нибудь – так хоть святых выноси. Опять же она при Анне Серафимовне-то рот
не больно открывала, побаивалась старуху, а теперь говорит все, что в голову
приходит, а приходит туда не очень умное. Ну и Николай Дмитрич, натурально,
волю себе дает, и кулаком по столу стукнет, и голос повысит, и разнос устроит,
и дверью хлопнет. Жену-то он жалеет, любит и, между прочим, в отличие от
Родислава, супружеский долг и по сей день исполняет вполне себе исправно, во
всяком случае, для его возраста, а вот Тамару он считает неудачным ребенком,
отрезанным ломтем, и никакие разговоры о ее успехах в профессии его не
впечатляют. Цирюльница, брадобрейка, головомойка – вот и все эпитеты, которыми
он ее награждает. Тамара, между прочим, несколько раз на конкурсах, в том числе
и международных, первое место завоевывала, домой призы и грамоты приносила, так
Зинаида Васильевна на стенку повесит в рамочке или на шкаф поставит, а Николай
Дмитрич снимет и в кладовку засунет, нечем, мол, гордиться, грязную голову
хорошо помыть всякий дурак сумеет, а ты только и можешь, что поборами
заниматься и взятки у клиентов вымогать, тебя посадят – а ты не воруй. Короче,
жуткий тип. Но за это его на службе и ценят, хотя и боятся как огня. Никому
спуску не дает, и самому себе в первую очередь. Сам на службе убивается, но и
от других требует. Рук ни разу не замарал, взяток не брал, служебным положением
не злоупотреблял, брал только то, что положено. К примеру, эта история с
телевизором для Родислава. Да, он воспользовался министерской очередью на дефицит,
потому что в районном управлении, где работает Родислав, очередь была, но на
другой телевизор, похуже, так Головин встал в свою очередь на общих основаниях,
вместе с рядовыми сотрудниками, и ждал, пока его черед подойдет, хотя мог как
генерал без очереди все приобрести. Ему и предлагали сколько раз, мол, товарищ
генерал, да что ж вы, как все, в общей очереди стоите, давайте мы вам прямо в
кабинет телевизор принесем или, если хотите, домой доставим, поставим,
подключим, отрегулируем, придете и начнете сразу смотреть. Нет, ни в какую. Та
же история с детским садом для Лели. Садов-то несколько, министерство не
бедное, ну и, как водится, один садик получше, другой похуже. В том, который
самый лучший, свободных мест за просто так не было, хотя для генерала, конечно,
нашлось бы, если бы надавил на рычаги. Но Николай Дмитрич давить не стал,
определил внучку туда, где места были. Конечно, по сравнению с обычным садиком
этот – просто райские кущи, там и питание другое, и врачи хорошие, и помещение
просторное, и игрушек побольше, и дача в шикарном месте, туда детишек на все
лето увозят. Хороший садик, одним словом, но все-таки не самый лучший.
