– А вдруг она хочет записаться к тебе?
– Ну, пусть записывается у тебя. Таня, я работаю. Мое
дело – стричь, твое дело – записывать клиентов.
– Но ведь Аэлла Константиновна…
– Таня, – резко сказала Тамара, – я все
сказала.
Татьяна трусцой побежала назад к телефону и что-то
залепетала в трубку.
– Скажите, Тамарочка, это доктор Александриди вам
звонит, да? – с горящими от любопытства глазами спросила сидящая в кресле
дама.
– Да, – коротко ответила Тамара.
Она уже примерно представляла, что будет дальше, и ей стало
скучно.
– А вы с ней хорошо знакомы?
– Достаточно хорошо.
– Тамарочка, вы не могли бы поговорить с ней, чтобы она
меня посмотрела? Меня беспокоит вот здесь и здесь… – Дама завертела
головой, демонстрируя Тамаре складки под подбородком.
– Не вертитесь, пожалуйста, я работаю, – строго
произнесла Тамара. – Я, конечно же, могу поговорить с Аэллой
Константиновной, но нет никаких гарантий, что она возьмется вас посмотреть. Она
очень занята, у нее много пациентов.
– Я понимаю, Тамарочка, я все понимаю, –
заторопилась дама. – Вы ей только скажите, что я работаю в управлении
торговли Мосгорисполкома, а мой муж – начальник отдела в Минторге. Я буду очень
ей благодарна. Очень, – с нажимом повторила она.
– Хорошо, – равнодушно откликнулась Тамара. –
Я все передам.
– И вам я тоже буду очень благодарна, вот увидите.
– Я поняла.
Не надо ей ничего от этой разъевшейся бабищи, пусть
отстанет. Но Аэлле Тамара, конечно, все передаст, Аэлла любит пациентов «с
возможностями».
– Тамарочка, вы просто волшебница, – дама
вспорхнула с кресла с неожиданной для ее комплекции прытью, – под вашими
руками я всегда молодею лет на пятнадцать.
«На десять», – мысленно поправила ее Тамара, не
склонная к самообману. Новая стрижка подчеркнула глаза и брови и скрыла дефекты
расплывшегося овала лица. За работу Тамара сама себе поставила «пять с плюсом»
– вставшая с кресла дама действительно мало походила на ту, которая в это
кресло села полтора часа назад.
Дама отработанным жестом вынула из сумки и положила перед
зеркалом большую плитку швейцарского горького шоколада.
– Еще раз спасибо, Тамарочка. Так я вам позвоню насчет
доктора Александриди?
– Звоните.
Дама отправилась к кассе расплачиваться, а Тамара, поймав
взгляд администратора Татьяны, подняла руку с растопыренными пальцами, что
означало: пять минут перерыв – и можешь приглашать следующего. Всего пять
минут, чтобы посидеть после полуторачасового стояния у кресла, дать ногам отдых
и позвонить Аэлле. Что у нее там стряслось? Что за срочность?
– Тома, ты можешь ко мне зайти? – спросила Аэлла
без долгих предисловий.
– Что-нибудь случилось? Я работаю, у меня смена до
девяти вечера.
– Ладно, я сама зайду. Буду уходить – заскочу на
минутку. Я тут кое-что собрала для Любы, хотела сама завезти, но у меня в
ближайшее время не получится. Отвезешь ей?
– Конечно, приноси. Я как раз завтра к ней поеду.
– Отлично! Тогда до встречи.
Ну вот, очередная подачка от благодетельницы. К чести Аэллы
надо сказать, что то, что Тамара сердито именовала подачками, было отнюдь не
дешевым и не бросовым. Корзины с фруктами, только сегодня доставленные
самолетом из Баку или Тбилиси, бутылки с дорогими импортными спиртными
напитками, новая, в пакетах и с бирками, одежда для Любы и детей, такие же
новые скатерти, постельное белье, посуда и обувь, причем все такое, какое в
московских магазинах не купишь, и не потому, что редко бывает, а потому, что не
бывает вообще.
Но на этот раз Аэлла Александриди превзошла сама себя. Она
вошла в салон «Чародейка» с сумкой через плечо, большим пакетом в одной руке и
портпледом в другой. К счастью, клиентка Тамары в этот момент сидела под феном
с волосами, накрученными на бигуди.
– Вот, здесь детское, для Лели теплая курточка,
финская, и сапожки на меху, будет гулять – не замерзнет, – Аэлла вынула из
большого пакета пакет поменьше и показала Тамаре. – Вот это, – она
вытащила другой пакет, – для Коли, здесь американские джинсы и две
рубашки, модненькие, канадские. Ну и по мелочи, трусики, маечки, очень хороший
трикотаж, австрийский, качество обалденное. А вот здесь, – она показала на
портплед, – шуба для Любаши. Я, собственно, потому и хотела побыстрее ей
отдать, холода стоят дикие, а она ходит черт знает в чем, промерзает до костей.
– Шуба?! – Тамара ушам своим не верила. – Ты
отдаешь Любе свою шубу?
– Ну я тебя умоляю! – Аэлла смешно наморщила
носик. – У меня и так шесть шуб. Шесть! Куда мне столько? Солить? А этот
грузинский апельсиновый магнат, которому я дочку на выданье в порядок привела,
притащил сегодня седьмую. Что мне с ней делать? Пусть Любаша носит и радуется.
– Но я не знаю, Аэлла… – растерялась
Тамара. – Совсем новая шуба… Это как-то… Давай ты лучше Любе какую-нибудь
свою старую шубу отдашь, если тебе не жалко, а новую сама носи.
– Хитренькая какая! Свои старые шубы я уже люблю, я их
носила, они мне дороги как память о моих мужчинах и моих клиентах, а эта совсем
новая, ни разу не надеванная, я ее еще не успела полюбить, поэтому мне ее не
жалко. – И Аэлла задорно расхохоталась. – Бери! Следующая твоя будет.
– Не поняла…
– Ну, следующая шуба, которую мне подарят, будет твоей.
Ждать недолго осталось, я только что одну дамочку из богатой армянской семьи
починила, так что награда найдет героя буквально на днях.
Тамара пришла в себя и включилась в игру.
– А если они подарят не шубу, а что-нибудь другое?
– Все равно будет твое. Мое слово – закон.
– А если это будет машина?
– Машина? – Аэлла задумалась, потом лукаво
улыбнулась. – Ладно, уговорила, новую машину возьму себе, а старую тебе
отдам. А что? Вполне приличная двадцать четвертая «Волга» цвета «белая ночь».
Или побрезгуешь?
– Да я не из брезгливых, – засмеялась
Тамара. – Я же сальные волосы до сих пор клиенткам мою, правда нечасто,
обычно это делают ученицы, но мой отец, например, думает, что я только этим и
занимаюсь. Аэлла, ты извини, у меня клиентка под феном сидит.
– Все-все-все, убегаю, – заторопилась
Аэлла. – Любаше скажи, что я вырвусь к ней, как только смогу. У меня новый
поклонник, ну, ты, наверное, уже знаешь, мы же с вашим салоном как в одном
общем дворе живем, так вот он пока ни на один вечер меня не отпускает. Ничего,
скоро любовный пыл поутихнет, и я стану посвободнее.
Она поцеловала Тамару и умчалась, оставляя после себя шлейф
из запаха дорогих французских духов.
