– Что стряслось? А то, что Ляхов выпущен из-под стражи
в зале суда!
Точно, фамилия этого расхитителя – Ляхов. Значит, Родислав
правильно угадал причину гнева бывшего приятеля.
– Мы целый год бились, чтобы его на чистую воду вывести,
он же ворюга, каких свет не видел, и всегда чистеньким оставался! Для нас
посадить его – это был вопрос чести! Мы спать забывали, семьи свои неделями не
видели, все под него копали, а ты все развалил, кретин! Недоумок! Бездельник!
Ты вообще ничего не можешь, только молоденьких секретарш трахать! Думаешь,
никто ничего не видит, никто ничего не понимает? Да все понимают, что в этом
кабинете тебе цена три копейки, и то как кобелю, а как следователь ты вообще
ничего не стоишь.
Родислав резко поднялся из-за стола и сделал шаг по
направлению к оперативнику.
– Слушай, ты все-таки выбирай выражения, думай, что
говоришь, – произнес он, стараясь унять дрожь в ногах.
– Я что думаю – то и говорю, хватит, мне надоело
молчать и делать вид, что все так и должно быть! И выражения выбирать я не
собираюсь, слишком много чести для тебя выслушивать правду в деликатных
выражениях. Таким, как ты, в приличном обществе руки не подают.
Сердюков сорвался на крик, и Родислав почувствовал, что на
него накатывает «это»: он плохо понимал, что нужно делать и что отвечать, его
начало мутить. Единственное, что он смог, – это попытаться положить руку
на плечо Сердюкова в примирительном жесте, но оперативник, недостаточно хорошо
знавший миролюбивый характер Родислава, расценил этот жест по-своему – как
попытку схватиться врукопашную. Он резким движением отбросил руку Романова и
схватил того за грудки. Они сцепились, Родислав задел локтем графин с водой,
который с грохотом ударился об пол и разбился. На грохот из коридора заглянул
какой-то сотрудник, который бросился к ним и разнял. Сердюков еще продолжал
что-то кричать, но Родислав уже плохо понимал, что именно, он изо всех сил
боролся с подступающей тошнотой.
Через час его вызвал к себе начальник и велел писать
объяснительную. А через неделю в управлении состоялся суд офицерской чести, на
котором рассматривалось дело о драке на рабочем месте, учиненной майором
Романовым и капитаном Сердюковым.
Родислав ходил подавленный и злой. Помимо неприятностей на
работе, его преследовал страх, что о случившемся узнает Николай Дмитриевич. И
тесть, конечно же, узнал, нашлись доброхоты, которые донесли до него информацию
о неблаговидном поведении зятя. Узнал и вызвал Родислава к себе в служебный
кабинет для разговора.
– Я ценю тебя за то, что ты честный человек и имя
офицера ничем не замарал, – сказал он сурово. – И как отец я тебя
ценю за то, что ты Любке хороший муж. Ты ее береги, она одна у меня осталась,
Томка теперь мне не дочь, сам знаешь. А вот то, что с работой у тебя не все
ладится, – это, конечно, беда. Материалы суда офицерской чести я читал,
знаю, что драку не ты затеял, но сам повод для нее тебя не украшает. Ты
действительно допускал ошибки, даже твой начальник этого не отрицает. Ты мне
скажи честно, ты свою работу любишь?
Родислав подавленно молчал, он не знал, как и что ответить,
чтобы не рассердить тестя. Была бы рядом Люба – она бы точно знала, как себя
вести, и подсказала бы. Но жены рядом не было.
– Ты сразу не отвечай, подумай хорошенько, –
продолжал Головин. – Потому что если ты работу свою любишь и дорожишь ею,
то мы подумаем, куда тебя послать поучиться, чтобы ты мог выполнять ее на
высоком уровне. Может быть, тебе имеет смысл поехать на курсы повышения
квалификации в Волгоград, в Высшую следственную школу, или в Горьковскую школу
милиции, там специализация как раз по линии БХСС. Поучишься, вернешься и будешь
работать как следует. А вот если ты работу свою не любишь и хочешь ее сменить,
тогда другой разговор. Тогда будем думать, где тебе продолжать службу, чтобы от
тебя как от специалиста была максимальная польза.
– Я хотел бы сменить место службы, – выдавил
Родислав. – Не получается у меня со следствием, душа к нему не лежит. Я не
могу с бумагами, мне бы с людьми общаться, чтобы работа была живая…
– Я понял, – кивнул Николай Дмитриевич. – Ни
для кого этого не стал бы делать, но для тебя сделаю, потому что Любка – моя
единственная дочь. Ради нее стараюсь. Договорюсь, чтобы тебя взяли в Академию
МВД, в Научный центр. Прямо сейчас. Поработаешь с полгодика, книжки почитаешь,
а в сентябре будешь поступать в очную адъюнктуру, возраст тебе пока еще
позволяет. Три года будешь учиться в адъюнктуре, напишешь кандидатскую,
защитишься, а там посмотрим. С ученой степенью ты сможешь остаться в академии
преподавать, работа живая, с людьми, как ты хотел. Или еще что-нибудь подыщешь
себе, что по душе придется. Ну как, годится?
– Спасибо вам большое, Николай Дмитриевич! –
выдохнул Родислав.
О таком он даже мечтать не мог. Вернее, мечтать-то он
мечтал, потому что видел тех, кому повезло и работать в академии, и учиться в
адъюнктуре, видел, как они довольны, как им интересно, как горят у них глаза,
но при этом понимал, что без нажима со стороны тестя никто его, следователя
Романова, туда не направит на учебу и не возьмет на работу. И просить Николая
Дмитриевича бесполезно, ни разу до той поры он своим положением для блага семьи
не злоупотребил.
Они еще немного поговорили о Любе и внуках, и Головин дал
понять, что время для аудиенции закончилось, у начальника главка много дел.
– Ты, наверное, удивлен, – сказал на прощание
Николай Дмитриевич, – что я взялся толкать тебя по службе. На меня не
похоже, верно?
– В общем, да, – смутился Родислав.
– Это после Томки. Когда дочерей две, то кажется, что
их много, а когда остается только одна, начинаешь понимать, что она – одна.
Последняя отрада. Единственная. Костьми лягу, чтобы у нее все было хорошо, ты
меня понял? Тебя, кстати, тоже касается. Если узнаю, что ты с Любкой плохо
обходишься, что ты ее чем-то обидел, – я тебе не завидую.
– Я понял, Николай Дмитриевич, – улыбнулся
Родислав. – На этот счет вы можете не волноваться.
Через неделю на майора Романова пришел запрос из Научного
центра Академии МВД, а через месяц он уже ездил на новое место работы.
* * *
– И как прикажешь это понимать? – бушевал
Камень. – Это что еще за разговоры про секретарш, c которыми развлекается
Родислав? Почему я ничего об этом не слышал? Ты опять халтуришь?
Ворон стоял перед ним понурив голову, как нашкодивший ученик
перед строгим учителем.
– Я тебя расстраивать не хотел, ты же за Родислава
болеешь, он тебе как родной стал. Я и подумал, что, может, тебе лучше не знать…
ну не злись, а?
– Да как же мне не злиться, когда ты такое важное
пропускаешь! Давай рассказывай, какие там секретарши.
– Какие, какие, – пробурчал Ворон. – Обыкновенные.
Молоденькие. И из ихнего управления, и из суда, и из адвокатуры. И адвокатессы
тоже были, так, парочка всего. Ну ты сам подумай, если мужик, которому чуть за
тридцать, не спит со своей женой, то с кем-то же он спать должен, правда? Я еще
тогда, когда тебе говорил, что он с Любой не спит, неладное почуял, но с тобой
обсуждать не стал, потому что ты огорчился бы и начал переживать, а я не люблю,
когда ты переживаешь, мне тебя жалко очень… Вот.
