— Под ключ, — не подумав, что говорит, скомандовал Хиллари, припоминая, кто сказал ему о роли прецедентов в групповой работе серых. Чак, кто же еще… Приказ Айрэн-Фотрис 5236-ЕС… Надо его почитать повнимательней… Но наблюдения Пальмера — бомба. Фугас под Машталера и BIC. Программа, игнорирующая основной Закон… А они говорили, что это невозможно даже в принципе!.. — Паль, прости ради бога; я не так сказал… Из отдела не выносить.
— Я понимаю, Хил…
— Оставь Маску в покое. То, что нашел, — забей в доклад, покороче, и ко мне на резюме. Займись плотнее разработкой по кибер-инстинктам, по своим методикам тестирования и реконструкции, которую мы с тобой наметили после стендовки Кавалера.
В кабинете Хиллари вытряхнул из футляра ноутбук и заложил туда вместо него плоский телевизор — «jake light», вещь поудобней и побольше «magic crystal». Аппликатор желтой марки заметно смягчал сдвиги настроения; даже то, что предположил Пальмер — а это, в сущности, являлось стратегической находкой, способной угробить федеральную роботехнику или же взметнуть ее на новый уровень, — не ужасало и не вдохновляло Хиллари. Это осело золотым песком в мозгу, чтоб позже стать частью сплава радикального решения — но не сейчас… Заботами Нанджу Хиллари утратил торопливость, вызванную стремительно меняющейся обстановкой, — и, как ни странно, не досадовал об этом, а успокоился и обрел внутреннее равновесие. Он уяснил для себя — надо дать событиям свершиться, не следует в них вмешиваться. Что-то еще не случилось — что-то, призванное определить последний шаг. И пусть сейчас все шатко, зыбко, неопределенно — так и должно быть. Не упустить момент, угадать его холодным разумом и взять в кулак. А время сжать пальцы еще не пришло.
Зато близилось время забав.
Шеф с ноутбуком — зрелище, не привлекающее любопытных глаз. Шефу свойственно ходить туда-сюда, он весь в делах.
Он идет в изолятор? Значит, так надо. Он что-то мудрит с пультом у двери камеры 11?.. Это видит один сторожевой автомат, больше никто.
— Привет, Фанки!
— Здравствуй, — Фанк поднялся, настороженно косясь на ноутбук. — Ты… у тебя все в порядке?
— О да! Лучше не бывает.
— Ты хочешь лично прочитать меня?…
— А, брось. Ничего я не хочу. — Пришлепнув присоски «jake light» к стене, Хиллари запросто бухнулся на подстилку и закинул ногу за ногу. — Сейчас Доран с компанией будет спасать тебя от меня в прямом эфире; если бы он знал, что мы это видим вместе!…
Немного успокоившись, Фанк уселся рядом. Почти тотчас посреди экрана загорелось алое на золотом «NOW — Doran»; экран рассекло лиловой молнией, закружились, свиваясь, сине-зеленые эллипсы, потом они разбежались по краям, и центр заняла надпись черным по синему: ЗВЕЗДЫ КУЛЬТУРЫ — ПРОТИВ ЗАБВЕНИЯ!
* * *
Попробуйте налить в стакан уксус, молоко, томатный сок, растительное масло и бензин — да так, чтоб они не смешались! — потом влить это кому-нибудь в рот и убедить, что вкусно. Чудо предстояло совершить Дорану, собравшему в студии «NOW» на первое публичное заседание «Союза защиты наследия» таких людей, сводить которых вместе было абсолютно противопоказано. Но они все сами напросились, а он пошел им навстречу, предвкушая то, ради чего работал, — Большой Скандал.
Поначалу ничто не предвещало бури. Был полукруглый стол, и за столом сидели семеро; Доран — посередине.
Рамакришна Пандхари, задрапированный в просторные бледно-голубые одеяния, задумчиво перебирал в смуглых пальцах зерна хрустальных четок. Он был индус. По крайней мере, так считалось. Вновь стало модно быть кем-то особенным — а именно, связанным корнями с древней расой Старой Земли. Скажем, духовный отец Эрлы Шварц — Иван Есин — называл себя русским, а шеф проекта «Сефард» Джомар Даглас гордился тем, что он еврей. Люди перекапывали электронные энциклопедии в поисках загадочных старинных наций — и, выбрав приглянувшуюся, становились то арийцами, то ассирийцами, то кельтами, то майя. Когда молодой Рамакришна пришел в «Ри-Ко-Тан», с ним, как тень, явилась некая египетская девушка Иала — серая, плоская, с огромными глазами, как наркоманка на последнем издыхании, говорившая шепотом об одних вибрациях эфира; Арвид Лотус изнемог в попытках разгадать, какой сорт дури доконал Иалу, пока не понял, что дуреет египтянка от теософских разговоров; просветления она добивалась десятидневными сухими голодовками, а очищения от всего земного — клизмами по-древнеегиптянски. На фоне этаких извратов Лотус, почувствовав себя ничтожным буржуазным обывателем, стал курить то, что обычно принимали по две капли в глаз, — и лишь так избавился от комплекса неполноценности. Ужаснув всех в «Ри-Ко-Тане» глубиной своей духовности и принципиальным воздержанием от секса, Рамакришна воспарил оттуда в мир культовой музыки и священных песнопений; Иала и по сей день состояла при нем как бы женой в безгрешном ангельском браке и строчила для него тексты молитв. Все диву давались, на них глядя, а кое-кто почитал их святыми.
Эмбер, как и обещала, вырядилась — но не в лохмотья; должно быть, все-таки сообразила, что Канк Йонгер оскорбится покушением на старый добрый стиль «льеш-трэш» и скажет что-нибудь такое, от чего передачу придется прервать, а студию — дезинфицировать. Она выбрала имидж «школьница-хлипоманка» — косы разной длины врастопырку с бантами из кулинарной фольги, блузка-балахончик, витые браслеты, тату в виде штрих-кодов на руках и лбу, коротенькая юбка из подкладочной материи — как вывернутая наизнанку. Это отдавало той игривой пошлостью, которой славятся порножурналы «School girls» и «Юные проказницы».
Гельвеция Грисволд в шоу-мире делала деньги на поисках истины; истина, по ее мнению, находилась в доисторическом прошлом — поэтому Гельвеция жила в Горном Краю с компанией таких же свихнутых на простоте и естестве романтиков-неоязычников. Они там ткали из крапивы, брали воду из ручья, поклонялись Стелле, танцевали под барабан и кунгахкэй; в какой-то из их крытых тростником хижин таились радиостанция и медицинская система автоматической диагностики с кибер-блоком первой помощи, но реставраторы язычества это не афишировали. Песни и клипы Гельвеции, полные трогательной первобытности, приносили ей в год тысяч триста пятьдесят — четыреста; в какой-то степени она была обязана этими деньгами изумлению централов, которые не мыслили себя вне улиц и вдали от магазинов. Доран тоже уважал эту загорелую худую женщину в некрашеной домотканой поневе, подпоясанной тесьмой ручной работы, и рубахе, по фактуре здорово похожей на рогожу. Искать истину и красоту в скудной природе планеты, которая впала в экологическую депрессию задолго до прилета землян, — это надо уметь!..
Бесспорным украшением стола являлась Сандра Вестон, сестра Хлипа. Так украшает пир жареная натуральная свинья — не какой-нибудь декоративный слепок из пластмяса, загримированный красителями, а свинья подлинная, самая свинская из всех свиней, с печеным яблоком во рту и пучками петрушки в ушах. Говорят, она и раньше не блистала красотой и манерами, но наследство Джозефа Вестона окончательно ее испортило. Типичный «синдром нищеты» — заполучив богатство, она не забыла тех времен, когда ее старший брательник, вместо того чтоб воровать, лабал на гитаре и рвал горло по самым распаскудным барам трущоб Гриннина, зарабатывая на струны, подержанный дешевый усилитель, третьесортный — если не со свалки, у сталкеров купленный — синтезатор и прочее звучащее электрическое барахло, ругался и дрался с матерью, которой вечно не хватало на бутылку, и приносил сестричке слипшиеся лакомства в бумажке. Бумажку Сандра тщательно вылизывала, а потом бежала к столь же неизбалованным жизнью подружкам — продолжать курс изучения манхлистой ругани и мазаться грошовой косметикой в надежде завязать выгодное знакомство с теми пацанами, что торгуют кайфом в розницу. Для девчат из «зеленых» кварталов эти удальцы были олицетворением удачи — они разъезжали на шикарных авто, носили золотые цепи в палец толщиной и небрежно цедили такие слова, от которых неопытный девичий ум загорался пожаром интимных мечтаний. Иногда их убивали выстрелом в живот, и это придавало им тот благородный ореол, каким издревле славятся преступные профессии и ранняя насильственная смерть. Пока Хлип таранил стену шоу-бизнеса, Сандра от детских сластей рано перешла к запретным сладостям, и, хотя Хлип трижды с боем уводил ее из наркодилерских притонов, она успела потерять наивность, научилась курить мэйдж в стиле заправских потаскух и изучила на себе симптомы венерического гепатита. Сейчас, в положении миллионерши, она была счастлива еще и тем, что все ее друзья детства числились в великомучениках — кто пулей поперхнулся, кто, увлекшись собственным товаром, принял «золотую дозу», кто сгнил в муниципальной клинике для бедных.
