«Смешанный акцент, — просчитывал в уме Мариус. — Манеры. Их не сотрешь никаким уставом. И что-то еще. Он читал по лицу».
— Обратите внимание на сан, которым он обладает в Церкви. Сан, которым его называют. У него особые способности, которых я не в состоянии постичь. Это выше человеческого понимания.
Кугель смолчал. Когда Мариус удалился, полковник нажал на коммуникаторе клавишу «Передача».
— Всем командирам групп на стадионе, говорит Кугель. Усилить наблюдение! Работать предельно тихо, не вмешиваясь силой.
Пепс, замешкавшись, отстал от патрона, и его тотчас окружили трое адвокатов разом:
— Ты говорил с Энриком? Что он думает по поводу теракта?
— Он знает, что сейчас идет заседание муниципального совета о запрете на моление? И еще в парламенте…
— Знает, — крутился Пепс, пытаясь прорваться, — он все знает. Он же Пророк. Дайте мне пройти…
Приготовления продолжались без суматохи, но монтажники сцены работали по новому графику с удвоенной скоростью; к ним были подключены бригады, окончившие сборку и проверку узлов на своих участках. Над стадионом завис транспорт полицейской гвардии и пакет за пакетом сбрасывал десант: гвардейцы в зеркальных шлемах, быстро и согласованно, будто киборги, занимали позиции. Как только спустился последний гвардеец, разошлись створки ворот, и в многочисленные входы потекли пока что ручейки людей, а вскоре они превратились в реки — когда от пленчатой прозрачной призмы, парящей на гравитационных пучках, отделилось и задвигалось трехмерное изображение и волны, набегающие одна за другой, замерцали в воздухе. Но стадион был столь огромен, что даже непрерывный приток публики, казалось, никак не отражался на его наполнении — то тут то там проступали, как фрагменты мозаики, группки и отдельные точки.
Труппа впервые выступала перед таким скопищем народа. Пепсу, смотревшему на это через монитор, стало страшно, и он пошел погулять по коридорам. Новых путей он прокладывать не желал и забрел назад, в комнату для совещаний. Инженеры давно разбежались; Пепс нашел одних адвокатов — они с лицами приговоренных смотрели карманный телевизор.
— Что там? — полюбопытствовал Пепс; ему по должности полагалось узнавать все первому.
— Идут дебаты, — с отвращением ответил главный. И добавил, понизив голос: — Это не показатель. Я нанял информатора в муниципалитете, он мне позвонит после голосования. Так что, Пепс, не уходи далеко.
Пепс вместо ответа притронулся к прикрепленной на ухе системе связи с координаторами команды Энрика. Там докладывал старший видеоинженер:
— Все, включая генератор ионоплазмы, приведено в рабочую готовность.
«Действительно, — подумал Пепс с нарастающей внутренней дрожью, — словно мы мир захватить собрались…»
Энрика отвели в апартаменты для звезд эстрады и спорта — душ, бассейн, огромная кровать, зал для разминки и гримерная из сплошных зеркал со столиком, уставленным косметикой. Его поджидали личный массажист и гример. Энрик поставил дыхание, распелся.
Он убрал волосы под шапочку, принял горизонтальный упругий душ, потом массаж, далее гимнастика на гибкость и растяжку «Пять стихий», затем снова легкий душ. Вытершись насухо, Энрик обнаженным вошел во владения гримера-туа.
Эти комнаты недоступны для посторонних, часов и телевизоров здесь нет, но Энрик по стуку своего сердца отсчитывал время и чувствовал, как секунды, сливаясь, убегают навсегда, безвозвратно. Где-то там, за стенами, сияет вечность, но нам всегда так не хватает времени в настоящем. Остановись, мгновенье!.. Где там! С каждым ударом сердца приближается грядущее, и движение это неумолимо. Время не может остановиться, как и сердце. Многих раздражал стук механических часов, их стали делать бесшумными, но нельзя убрать стук сердца. Тишина, молчание — это смерть…
Энрик всегда волновался перед выступлением, в нем просыпался азарт, но вместе с ним появлялся и страх, в висках отдавался пульс, временами налетала внезапная слабость, иногда он мог сесть прямо на пол и сказать: «Я не могу! Я никуда не пойду! Делайте со мной что хотите…» Но каждый раз он вставал и шел, по графику…
А теперь все изменилось и график трещал по швам, а Энрик делал отмашку, не замечая времени, он был полон сил и предвидел все заранее.
Гримировался Энрик полностью — от пяток до лба.
— Hay, — просил он, закрыв глаза и поворачиваясь, пока гример покрывал его тело прозрачным лаком, — сделай фиксацию пожестче, сегодня будет большое представление.
— Сильно нельзя, — ответил с акцентом Hay, — лак возьмет из кожи воду, всю-всю; ты будешь походить на мумию, такой неживой весь.
— Пусть будет так, — заупрямился Энрик, — я начну с «Апокалипсиса».
— Там ангел, красивый, — не сдавался Hay, — а не Смерть.
— Тогда подсуши тело, а лицо оставь как есть. Хотя — мне не хочется потеть.
— Здесь тебя поймут, — Hay сменил баллончик, — здесь твой народ. А на коже капли воды — тоже красиво.
— Доводку буду делать сам, — сказал Энрик, изгибаясь и подставляя то руку, то бедро под распылитель.
Энрик велел всем уйти и остался один. Отовсюду на него смотрело собственное отражение. Его лицо и глаза. Нет, не его. Все волосы на теле, даже пушковые на лице, сведены эпиляторами. Вся кожа залита лаком. Исчезла мягкая матовость, зато четко проступили линии контуров, мышцы заиграли под кожей. Абсолютно ровные линии, лицо — как скульптура, волосы лежат плотной лепкой, завиток к завитку. Туанские традиции, туанские технологии; когда лазер считывает рельеф твоего лица и создает голограмму, увеличенную в десятки тысяч раз, любой волосок превращается в бревно, а прыщик — в холм; даже естественный рельеф человеческой кожи — сеточка-многогранник с радужным отблеском — разрастается во рвы, овраги и булыжники. Гладкость должна быть идеальной; Энрик сам переставал узнавать себя после превращения. Я ли это? Но кто же тогда? Я — звучит где-то в глубине, — я избран. Я должен идти, нести весть о Друге, я не могу сойти с этого пути.
Энрик одел, закрепил и проверил бандаж. Узкие трусики буквально прикипели к покрытому биоклеем телу. Тем же клеем Энрик закрепил украшения, что должны лежать на коже. Через ухо вниз по щеке — густо обмакнув в клей, жалеть нельзя, вдруг потеряешь в танце — почти невидимый гибкий провод с каплей микрофона у губ. Второй, запасной, под браслетом на запястье. Лишний клей убрать. Проверить связь.
— Костюмер, — теперь Энрик командовал в микрофон, — одеваться.
Белый, летящий и струящийся наряд ангела. Ангела из «Апокалипсиса». Труппу на сцену. Идет увертюра. Время?.. Меня не интересует время. Я готов на выход.
Энрик присел перед зеркалом. Стекло отразило его. Смуглая золотая кожа, отблескивающие черные волосы, пушистые густые ресницы, яркие голубые глаза. Энрик приблизился. Глаза в глаза. «У меня все получится. Я могу, я смею, я готов принять то, что идет мне навстречу».
