Элла хмуро покусывал губу. Дождь до нитки промочил его роскошное шитое серебром блио, и он едва сдержался, чтобы не за что обругать несчастного мальчишку, который, подскочив к своему господину, услужливо накинул плащ тому на плечи.
Его братья, похоже, дождь не замечали вообще.
Всех их на свет произвели разные жены Идриса Леолина.
Теодрик был старшим – грузным мужчиной лет около тридцати, больше прочих похожим на отца, с полным одутловатым лицом и курчавой рыжей бородой. От него и сейчас несло пивом и луком, и даже дождь оказался не в состоянии перебить этот запах. Фамилии его матери никто не знал – да этой фамилии, похоже, она никогда и не имела. Идрис зачал своего первенца в бане, сделав подарок одной из тех девок, что мыли, чистили и ублажали короля во время омовения. Звали ее Айфе, и она была дочерью какого-то безымянного мыловара – тоненькой голубоглазой девчушкой, с трудом носившей свой огромный живот. Ее никто и не помнил – настолько тихо и незаметно она жила где-то на задворках царских покоев, робко поглядывая на его Величество, когда ей случалось попасться тому на глаза. А потом и вовсе пропала – когда Идрис взошел на трон, и возникла надобность подобрать ему невесту богатую и с происхождением. В один день покои Айфе освободились, а саму ее посадили в повозку и отправили с глаз долой в один из дальних монастырей.
Следующая избранница короля, подарившая ему Беорна, прожила недолго. Кордейла была единственной дочерью и наследницей Пеббы, Великого Восточного герцога, и лишь это обстоятельство заставило молодого короля скрепя сердце согласиться на брак. Кордейла не только обладала мелким крысиным личиком, но еще отличалась нравом сварливым и раздражительным, не говоря уже о том, что по возрасту годилась своему супругу в тетки. И была, как говорили, жуткой ревнивицей. Она закатывала мужу страшные скандалы каждый раз, когда замечала его заинтересованный взгляд, брошенный в сторону какой-нибудь смазливой девицы. Однако ж земли, доставшиеся ей в наследство, того стоили: владения Пеббы Пенардина простирались на север от королевских почти на сотню миль, захватывая графства Морвэн, Эри и Корнин, множество баронств и крупных портовых городов на восточном побережье Корнваллиса.
Кордейла умерла ровнехонько через девять месяцев, промучившись от страшных болей больше полутора суток. Внутри нее что-то порвалось, и кровь хлынула таким потоком, что Идрис даже подивился, откуда ее столько в его тщедушной женушке. Зато наследник уродился на славу: крупный, розовощекий малыш с пушком на голове. Таким Беорн и вырос: веселым, здоровенным парнем с вьющимися волосами и широкой добродушной улыбкой.
После смерти Кордейлы Идрис больше не женился – во всяком случае, по новому обычаю, как настаивал Великий магистр Хэвейд. Насколько Элла знал, монах появился при дворе примерно в это самое время, полностью завладев вниманием короля. Идрис был еще молод и строен, и идеи, которые Хэвейд вдалбливал ему в голову, показались государю интересными и полезными.
Один король – одна вера, толковал хитрый старикан.
– Ведь отчего так получается, – говорил Хэвейд, – что король-то в Корнваллисе есть, а власти у него – только на свои владения? И Эдан Заячья Лапа, и Пебба, и Хильдеберт из Анга, и Лотар Этайнский, и еще добрый десяток других светлейших герцогов чувствуют себя полными господами в своих землях. А государь всея Корнваллиса лишь корону на голове носит, и даже права судить их споры не имеет.
– А оттого, – продолжал он, – что каждый из них, ничтоже сумняшеся, полагает, что ведет свой род от одного из древних богов, и сам черт ему не брат. Но давно уж доказано, что лишь великий судия Аир – единственный подлинный создатель миров и отец всего сущего, и направляет он течение событий посредством двух своих сыновей-братьев, Инэ и Телара, из самого себя им созданных. За морем Арит все признали всемогущество Аира, и короли в своих государствах правят самовластно, опираясь на авторитет единой веры, а все прочие склоняются перед их властью.
«Тра-ля-ля, тра-ля-ля», – мысленно пропел Элла. Скользкий старикан.
Конечно, резон-то в словах Хэвейда имелся, да только вера должна быть подкреплена силой. В этом Элла был убежден. А пока складывалось так, что только Орден Вопрошающих богател и распухал за счет королевских подаяний, обрастал монастырями, замками и, что опаснее – наемными солдатами. Вместо одного короля получили двух, а вместо десяти герцогов – одиннадцать, причем самый хитрый и коварный из них сидел в самом центре королевских владений и обладал властью и влиянием куда большими, чем монарх. А сам король, близорукий и недалекий, не видел или не желал видеть, как его земли и деньги утекают в казну Ордена.
Мои братья доверчивы и наивны, как дети, раздраженно подумал Элла.
Кто управлял государством в течение этих пяти недель, пока тело усопшего невесть зачем лежало в часовне? В часовне, со стен которой предусмотрительно сбили и соскребли изображения древних богов? Кто собирал налоги, десятины и вершил суд? Они даже не дают себе труда подумать. Хэвейд, конечно. Взвалил на себя тяжкое бремя, так сказать. А братья просто хлопают глазами и плывут по течению.
И дальше будет только хуже.
По словам Хэвейда, Идрис Леолин перед смертью написал завещание, и это обстоятельство Эллу слегка беспокоило. Даже не слегка, признался он самому себе, чего уж душой кривить. За одно это новшество Хэвейда следовало бы отправить на дыбу. Королю наследует сын, если он один, а если несколько – все наследство делится между ними. Так заведено со времен каменного короля Мередидда Уриена, первого из их рода. Конечно, за три с половиной века, что существует Корнваллис, не раз бывало, что в стране появлялось два, три, а то и четыре короля, но только один из них был старшим, и рано или поздно все земли вновь собирались под его властью, окрепнувшей и разбогатевшей за счет войн и браков. Последний раз, насколько знал Элла, такое случилось всего-то полста лет тому назад, когда между собой невесть из-за чего перегрызлись сыновья короля Лотара, и говорят, в этом были повинны их жены. Ну и что же? Прошло немного времени, и государство вновь воссоединилось. Это – обычай, хотя и не закрепленный в законе, а все, что не закреплено в законе, Хэвейд переиначивал себе на пользу.
О содержании завещания пока можно было только догадываться. И Элла догадывался. Он украдкой взглянул на своего брата – вот где собака-то зарыта. Вот он – Сигеберт, любимчик покойного короля и самый способный ученик Великого магистра.
После Кордейлы Пенардин у Идриса сменилось еще три или четыре жены. Или шесть, или восемь – тех, которые достаточно долго жили при дворе и делили с ним ложе. Хэвейд настаивал на том, чтобы король вступил в брак сообразно новому порядку: в церкви, при свечах и под пение служек, но в этом Леолин оказался несгибаем. Что он, каждую бабу должен к алтарю вести перед тем, как она ноги раздвинет? Или после того? Увольте. Главное – монаршая кровь, говорил он, а потом из отпрысков моих уж можно будет выбрать наиболее достойного. Какая разница, которая из них принесет мне доброго наследника? Так отцами установлено, и так при мне будет, заключал он, пьяно посмеиваясь, а дети мои пусть сами за себя решают.
