Вот бы послушать, что бормочут эйджи в нише. Всем сделали намёк на то, чем может кончиться прогулка. Йо, как их давит! вон, одна стучит кулаками в стену, только что головой не бьётся. Мается. Другой снуёт из стороны в сторону, руки напряжены, скалит пасть; руганью душу отводит. Третий обхватил голову, зажмурился, раскачивается и, похоже, воет. Четвертый на коленях, рукой тычет в лоб, в живот и от плеча к плечу, потом поклон; губы что-то постоянно проговаривают. Ага, этого можно исключить из списка на допрос — того, кто закинул якорь в облака, не прошибёшь. Кто-то сидит, уныло свесив голову, другой тормошит его...
А вот эта не труслива, выходит почти к самым лучам — молодая эйджа в грубой вязаной кофте поверх кирпичного полётного комбеза, в раздолбанных спортивных туфлях. Причёска гладкая, узел на затылке сколот деревянной шпилькой, а на лоб свисает высветленная чёлка. Лицо словно холодом стянуто, широкие глаза застыли — смотрит в кладезь.
Тоже вычисляешь, как он тебя встретит? Не догадаешься, не надейся — человечьего ума не хватит. Я и сам теряюсь.
Лучи и силовой барьер не держат меня. Кладезь — рядом, он открыт. Только на миг заглянуть... Неужто смелости не хватит?.. о чём я? разве можно туда смотреть? Плат, ковш замогильной воды, сухое касание губ Бо Арангака — я уже отдан склепу, я прописан в нём, как гражданин в граде, я свой среди умерших! Мне ли бояться?!.. Я хочу, я хочу раньше срока узнать, чем Всесильный воздаст верному ученику!
Эйджи? они просто провалятся, как грязь в Отхожее Жерло. А я? разве я не удалец, не воин?! я сделал всё, что велел Учитель!
Неподвижная эйджа в нише напротив шевелит губами. Тоже молится? или проклинает? на каком языке она шепчет?..
«А ты пройдёшь по семицветному мечу на облака?»
Она не могла этого сказать. Это не линго! не её голос!..
Голос парня.
«Меч-радуга острый. Ты будешь идти босой по лезвию. Я уже пробовал. Кровь текла по радуге. Каждый раз я срывался и падал в подземное пламя. Оно очень жаркое. Я горел. И опять шёл по мечу...»
Я делаю движение вперёд — голос, льющийся издалека, слабеет и тает. Я в самом деле слышу или мне блазнится?.. Ещё шаг. Какие-то неслышные слова... я ловлю исчезающий шёпот убитого.
Кладезь надвигается. Он слегка покачивается бездонным зеркалом, он поворачивается ко мне — большая линза пустоты.
За барабанными ударами возникает тонкая звенящая мелодия; затем всё обрывается, и раздаётся угрюмое многоголосое пение. Я отдёргиваю ногу — ещё шаг, и я ступил бы на скат. Спев призыв, голоса смолкают, но вдруг возникают вновь — нездешние, тягучие.
Жрецы в глухих островерхих куколях выплывают из мрака, совершая тайный, кружащийся, медленный танец.
Они ведут бессловесную подземную песнь, похожую на долгий сдавленный вой заживо погребённого. Словно в каком-то неживом громадном теле, в бесформенной глыбе, рудной жиле или механизме, возникла душа — и она слепо мучается в сердцевине холодной недвижимой массы, терзаясь вне времени во мраке охватившей её скорлупы.
Хоровое пение крепнет, становится отчётливей, страшней. Я слышу в нём пробуждающийся гнев, напряжение горячих мышц, скрип великанских суставов. Вот впервые разинуласъ жаркая пасть — нота отверстого горла звучит мощным «Ааааа!». Гигант распрямляется, горбатая спина его становится гибкой и могучей, угольная плоть его сочится и парит едким кипящим потом, низкая голова ворочается на вершине широкого торса, вырастая из необъятных плеч.
Хор переполнен яростью убийства и радостью мести. Из слитных, ожесточившихся голосов как будто вырастает фигура, устремлённая с угрозой к небу. В лютой злобе и пылающей боли лопаются пузыри глаз на взбухающем лице. Кратеры глазниц извергают багровое сияние, лава стекает по каменным щекам. Голоса взвиваются криками, вспыхивают восклицаниями, сплетаются в судорогах первых слов: Я! Я! Ты — это Я! Сила во мне! Сила Твоя!
Это песня? разве это жрецы поют?.. Голоса уже не принадлежат певцам, они складываются в гулкие, громовые слова Всесильного, овладевают всем — и камнем, и живыми тварями. Он является на зов великого выкликания и заполняет собой мир. Нет сил устоять. Я дышу им, живу им, он мной правит. Я растворяюсь в нём, я почти исчез...
Меня начинает затягивать, я клонюсь и едва могу удержать равновесие — или пол колыхнулся под ногами?.. На спине и затылке зашевелились мурашки. Танец и пение вот-вот закружат, поведут к бездне. Я до боли сжимаю зубы, чтобы подавить желание завыть вместе с певцами, вскинуть руки и завертеться... Впереди колеблется, мерцает скат пола — ступи на него! ты заскользишь, будешь напрасно хвататься за гладь...
Гиблые желания приходят здесь на ум!
Иди на зов бездны. На край. А с края — прыгни! Ты узнаешь всё, что хочешь!
Я отшатываюсь и припадаю к стене, часто дыша. По лицу, словно вода кончины, сбегают капли пота. Нет!.. Лучше оказаться за одной решёткой с эйджи.
С той стороны слышен с трудом сдерживаемый стон, чей-то плач — а, наконец выводят долговязого! Но что это с ним?.. скованная походка, отсутствующий взгляд, рот полуоткрыт... чтобы он двигался прямо, его сопровождают стражники.
Оу, мне бы ваши зелья!..
Но у напитка безволия скверное свойство — с безразличием ко всему, даже к жизни, приходит молчание. Жги, режь — в ответ тупой взгляд и односложные слова без смысла. «Это — тело; дух ушёл. Душа и плоть соединятся в другом мире», — скажет Бо Арангак.
Жрецы кружат у кафедры, вскрикивая и вздымая руки.
Эйджи двигаются; даже совсем понурые встают и стягиваются к решётке, поглядеть напоследок на своего героя. Кое-кто буквально бросается к барьеру, но отскакивает, налетев на контрольные лучи. Теперь видно все лица — они покрыты мраком и тоской. А та, что первой подступила к силовому полю, садится на корточки, прячет лицо в коленях, обхватив свои ноги. Похоже, она плачет.
То-то, дурья голова лохматая. Чуешь? зоркие братки не дремлют! Мониторинг рабов действует как часы, сбои бывают крайне редко.
Пока долговязый, волоча ноги, под конвоем взбирается к концу ступенчатой платформы, один из жрецов, откинув куколь на спину, всходит на кафедру. Бо Арангак.
— Благодарение Всесильному, — возглашает он, подняв лицо и руки, — за помощь, нам ниспосланную! Приносим жертву как залог надежды на божественную милость!
Стражники отстают на ступень от длинного эйджи, чуть пригибаются и, качнувшись вместе по команде, выбрасывают руки вперёд, толкая его в спину.
Он зависает над провалом. Наверное, от чувства опасности опоённый зельем мозг просыпается в момент падения — пока ноги касаются платформы, долговязый делает полуоборот всем телом, взмахивает руками и поднимает голову, но он уже летит, не может удержаться. Голова его поворачивается, взгляд оживает, а изо рта вырывается громкий крик — то ли он называет имя, то ли кого-то зовёт.
