«Вон он! держи!» — топали между гробниц спецназовцы; о гроб Губерта ударились стрелы тайзера. Тьен присел, соображая, где же выход, — но крышка саркофага гулко заскрежетала и сдвинулась вбок; Губерт Милосердный вылез из гроба, как лег, — в полном литургическом облачении, в митре и с посохом; сурово глянув на спецназовцев, он, не поворачивая головы, благословил Тьена и протянул ему руку в перчатке — тот поспешил преклонить колено и облобызать тяжелый перстень.
«С оружием в храме?» — спросил епископ, сдвинув брови; спецназовцы притормозили.
«Экчеленциа, — развел руки тот, кого Тьен угостил коленом, — мы выполняем волю короля, не гневайтесь».
«Знаю я вашего короля! король эльфов! он житель Ночи, брат Люцифера — ваш король! — загромыхал епископ. — Вон отсюда! сей отрок под моей защитой». — И он простер ладонь над Тьеном.
«Сей отрок, экчеленциа — безбожник, — заметил полицейский. — Читает книги из „Индекса запрещенных“ и смотрит фильмы, не рекомендованные церковью».
«А катехизис он не изучал, в католической школе не учился, — поддакнул второй. — Курит табак, грешит с девчонками».
«Что, правда сие?» — епископ покосился сверху на притихшего Тьена; тот сокрушенно кивнул.
«Хороший мальчик. — Губерт погладил его по волосам и свирепо глянул на спецназовцев. — И что еще?»
«Родителям врет!»
«Симпатизирует национал-патриотам!»
«Он хулиган!»
«Довольно! — рявкнул Губерт. — Долготерпение мое иссякло! Изыдьте! Ваде ретро!»
Переглянувшись, парни в шлемах двинулись на Тьена — будто им пастырское слово не указ! Тьен перехватил дубинку поудобней, но тут вмешался граф-епископ — крякнув, он спрыгнул с саркофага, где до сей поры стоял, как на помосте, оттеснил в сторонку Тьена, закатал рукава сутаны и альбы и взял посох обеими руками. Как тут не поверить, что граф-епископ до рукоположения в пресвитеры был воином, и что из его чресл вышел граф Вильхэм Отважный!..
«Следуй своим путем, — процедил Губерт Тьену через плечо, — я преподам им урок смирения… Requiem aeternam dona eim — „Покой вечный дам им!“».
Тьен заметался по склепу, оглядываясь на бегу, — граф-епископ орудовал посохом, как мастер кэм-по, но и спецназовцы были не промах — живо натянули маски и бросили Губерту под ноги гранаты с газом; выкрики Губерта разбудили других — на саркофагах тут и там заскрипели крышки, епископы Дьеннские вылезали с посохами и спешили Губерту на помощь; вход в крипту распахнулся, и по лестнице скатились вниз еще с десяток полицейских — под низким сводом началась такая свалка, что ничего не разобрать; клубился газ, катились по полу митры и шлемы, шитые золотом ризы и епитрахили мелькали гуще, чем лиловые кирасы; Тьен, не дожидаясь, чья возьмет, выметнулся из крипты, тем более что где-то рядом уже выла полицейская сирена — не иначе святых отцов похватают.
Тьен побежал по длинным узким коридорам — они ветвились, скрещивались, путались, как лабиринт; что-то живое с писком нет-нет да металось под ногами, но не крысы; с каменного потолка свисала паутина, из толщи стен вслед Тьену раздавались вздохи — ясно, что вздыхали замурованные здесь живьем. Местами кладка стен трескалась, шевелилась, как брюхо дракона, сыпались камни — и высохшие руки высовывались из проломов. Тьен бежал к складу оружия, внутренний голос подсказывал, что впереди — новый склеп, а в склепе целый арсенал.
Потом Тьен торговался с двумя древними старухами, что охраняли арсенал, — они уверяли его, будто их тут поставил сам граф Вильхэм, а стерегут они секретное оружие возмездия — ракетно-ядерный комплекс, но комплекс давно вышел из строя, поэтому его могут впустить экскурсантом — с условием, чтоб он на пультах ничего не трогал, — всего за пять талеров.
А потом снилось, что его душит домовой — навалился и давит на горло, никак не стряхнуть его, гада; Тьен вертелся, бился коленями в мягкое грузное тело.
Вдруг дверь рывком отворилась; домовой зашипел, поднял морду — в дверь вломился коммандос в пятнистом комбинезоне, выхватывая на ходу штык-нож. «Именем короля!» — крикнул из-за его спины девичий голос. «Убери его, Карт!» — выругавшись сквозь зубы, десантник снизу всадил нож в бок домовому; тот тяжело дернулся, хрипнул, свалился, как тесто, с постели, размяк и потек ручейком гнусной слизи под плинтус.
«Готово, княжна», — вытирая клинок о штанину, коммандос отвесил поклон входящей — а это была Соль, Солли-недотрога в небесного цвета хламиде, а с нею — бронзовая статуя с живыми темными глазами.
Тьен сел в кровати.
«Соль, привет!»
Коммандос показал ему кулак в наколках — сплошь якоря, пронзенные сердца и змеи.
«Ты! говорить надо — ваше высочество, понял?»
«Ага. Соль, ваше высочество, ты что делала на заправке? или это была не ты?»
«Это княжна Мартина, ты-ы, — Карт было замахнулся, но Марсель остановила его жестом, — Цыц, Карт!»
«Экскьюз ми, княжна».
«Это была я», — явно веселясь, покойная одноклассница запросто села к нему на кровать.
«Слу-ушай, а где ты пряталась? Эти похороны что — для отвода глаз, да?»
«Я расскажу, — Марсель уселась поудобней, — но ты учти — это тайна».
«Ну, я понял, — кивнул Тьен. — На самом деле тебя зовут Мартина. Я видел, как тебя встречали во дворце…»
«Да, я хотела, чтобы кто-нибудь из друзей это видел, а то не поверят без свидетелей».
У Тьена в голове кипели догадки — одна фантастичней другой. Что если она — родственница короля эльфов, и ее из династических соображений подбросили в семью людей? — а когда пришло время, она возвратилась к своим — ну ясно, чтобы забыть земное имя и вернуть свое, природное, ей надо умереть и вновь родиться…
«Тьен, — серьезно сказала она, наклонясь к нему; он близко видел ее большие, влажные глаза в венцах ресниц, — Тьен, ты должен мне помочь».
«Скажи, что надо делать — я помогу».
«Скоро я снова уйду во тьму. Там холодно, Тьен. Я не хочу туда, но тьма затягивает меня, как трясина. Тьен, мне кажется — я не смогу оттуда вырваться, не хватит сил. Меня будут звать — а я не встану, я останусь навсегда холодной, как земля, как камень. Если ты меня вспомнишь в ночь полной луны, если ты позовешь — я приду. Обещай мне».
«О чем разговор?!»
«О, это непросто! — горько улыбнулась Соль. — Если ты свяжешь себя со мной, а потом забудешь — я погибну».
«Хочешь — поклянусь?»
«Не клянись, сначала подумай».
«Ты-ы, дело серьезное», — прибавил стоящий рядом Карт, а нагая женщина с бронзовым телом и золотистыми губами опустилась на колени — она смотрела не мигая и шептала: «Княжна станет такой, как я, если ты не сдержишь слово. Я не живу, не умираю, я устала, а отдыха нет. Даже вещи устают долго БЫТЬ».
Что-то невыразимо жуткое было в ней, да и в Карте тоже — бледное его лицо казалось мокрым, словно запотевшее стекло, но это был не пот усталости — так влага оседает на бутылке, с холода внесенной в теплый дом.
