«А годы, — едва двигала губами женщина, — иссушают сердце, и душа истлевает, становится пеплом, золой — даже слезы не смочат ее…»
Глаза Марсель заволокло туманом, послышался неровный гул — или вдали проходит ночью поезд? — а золотистые губы в черных трещинках все шевелились, все шептали, шепот их был еле слышен в нарастающем гуле: «Луна стареет, я слабею, я тебя уже не вижу, где ты? где ты?» — холодная рука коснулась руки Тьена, железные ногти впились в его кожу; Тьен закричал, пытаясь оторвать от себя вцепившуюся мертвой хваткой металлическую кисть — кисть без руки, с блестящими стальными сухожилиями, торчащими из перерубленного запястья. «Бегом! скорей! взять плоскогубцы, разжать эти окоченелые пальцы мертвеца!..»
— Тьен, что с тобой?! — Мама встряхнула его за плечи.
— А?! где?! — Дико озираясь, Тьен сел в кровати.
— Кошмар приснился? — сочувственно спросила мама. — Ты вчера не пил?
— Н-н-нет, — встряхнув сонной головой, Тьен сильно потер лоб; все, что осталось во взбаламученной памяти, — хватка, похожая на укус, тиски с клыками, сдавившие левую руку.
Левая кисть немного ныла, но на коже не было ни пятнышка, ни ссадинки. Ха! не хватало, чтобы на ней в самом деле что-то осталось!
— Я собрала тебе завтрак, — уже обычным скучным голосом сказала мама, выходя из комнаты. — Пора бы тебе научиться вставать самому и вовремя. Или ты что — не собираешься идти?
Было раннее утро, начало восьмого.
* * *
На вилле «Эммеранс» ночь прошла спокойно.
Утро было мрачным — сплошная пелена сырых туч; ветер, похожий на неизлечимую болезнь с трагическим исходом, не сулил ничего хорошего — в такие дни кажется, что непогода воцарилась навсегда, что не будет ни зимы, ни весны, ни тем более лета, а будет вечная черная осень.
Может, Марсель что-то и видела во сне — но толком не запомнила, а потому проснулась бодрой и счастливой. Мир отсырел и сгнил от непогоды — ну так что ж, над нами крыша, в доме свет и уют, сладко пахнет утреннее мыло, а полотенце — сухое и пушистое, и все улыбаются, встречая в коридоре гостью сьера Дешана. «Завтрак готов, не угодно ли сьорэнн откушать?»
Глава 2
Состояние Людвика не заставляло думать об услугах похоронного бюро; даже вчера медики расценивали его, как средне-тяжелое, а к утру, после гемосорбции, он уже чувствовал себя более-менее сносно, если не считать угнетенного настроения. Врачи бодро, по-американски, улыбались и уверяли, что опасность миновала. Рефлексы и анализы в пределах нормы… память тоже почти в порядке, если не считать, что пациент Л. Фальта не хочет говорить о случившемся в субботу. И он заметно погружен в свои переживания, хотя контакт поддерживает активно.
Клинический психолог убежден, что это не было суицидальной попыткой. К пациенту можно допускать посетителей.
Первым явился инспектор Мондор, обстоятельно поговоривший перед этим с лечащим врачом. Людвик узнал полицейского с некоторым усилием, а узнав, помрачнел и решил, что для такой встречи как нельзя лучше подходит образ человека, у которого барахлят мозги. И притворяться не надо.
— Доктор Фальта, вы помните, что произошло вчера, после того, как вы вернулись из университета?
— Нет, — помедлив, негромко ответил Людвик. — Ничего.
— Тогда позвольте мне восстановить некоторые детали. Около 12.30 вам позвонили на кафедру, и сотрудники слышали, как вы по телефону говорили что-то о могиле; возможно, даже пригрозили кому-то, что сообщите о звонке в полицию. Кто звонил?
— Из какой-то газеты… Я не хотел бы говорить об этом, инспектор.
— Понимаю. Объяснимо и то, что после звонка вы выглядели расстроенным. Назойливый интерес к тому, что для вас дорого, всегда неприятен. И очень, очень жаль, что вы не связались со мной…
— Не… я не думаю, инспектор, что вы можете оградить меня от подобных звонков.
— Лично я сомневаюсь, что вам звонил некий пронырливый репортер, — Мондор расположился на стуле повольготней. — Дело в том, что звонки по номерам вашей кафедры регистрируются… не содержание переговоров, а на какой номер звонят от вас, и с какого — вам; это отмечается автоматически. Обычная для учреждений дисциплинарная процедура. С вами говорили из каффи «Леонтина» в районе Арсенал. Я побывал там и выяснил, что аппаратом пользовалась некая девушка, говорившая с акцентом, по внешности — родом из арабских стран или Латинской Америки. Жгучая южанка, с чуточку раскосыми глазами. С ней были две подруги, взрослая и молодая.
— Возможно. Я не запомнил акцента.
— С вами говорил мужчина или женщина?
— Женщина.
— Ну вот, а вы жалуетесь на память… Итак, вы вошли в дом, сняли пальто…
— Я ничего этого не помню, — неторопливо, но настойчиво выговорил Людвик. — Я был без сознания…
— …и в 16.52 позвонили в срочную медицинскую службу и сказали, что приняли лекарство, что вам плохо; вы просили оказать помощь и обещали оставить входную дверь открытой.
Людвик был совершенно уверен, что не делал ничего подобного. Будь у него возможность, он и в самом деле вызвал бы полицию, но… Он закрыл глаза.
— Машина «неотложки» прибыла в 17.05, и санитары застали вас лежащим в бессознательном состоянии. В прихожей был сильный беспорядок; это заставило их вызвать патруль. Обстоятельства дела были внесены в оперативную сводку по Дьенну — и о них узнал я. Так вот, в прихожей царил настоящий хаос. У вас ранее не отмечалось эпилепсии?
— Не понимаю, о чем вы?
— Такой разгром может устроить человек, который бьется в судорогах. А лучше всего это удается двум-трем людям, дерущимся между собой. Кстати, как зовут вашу кошку?
— Какую кошку?!. — Людвику показалось, что и Мондор изображает легкое умственное недомогание. — У меня нет домашних животных.
— Ту кошку, что расцарапала вам руки, — глазами показал инспектор на кисти Людвика, где виднелись редкие ссадины, прикрытые темными мазками антисептика. — Интересные следы когтей… У кошек узкие серповидные когти, они оставляют линейные следы. А у вас на тыле кистей ссадины широкие — от плоских человеческих ногтей, я полагаю. Доктор, может быть, вы перестанете делать вид, что не воспринимаете мои слова? Я осведомился об анализах. Те вещества, что токсикологи нашли у вас в крови, в свободной продаже не встречаются. И применяются они только в инъекциях. И действие их таково, что после укола вы вряд ли смогли бы сказать «Господи, помилуй», не говоря о связных речах по телефону. Впрочем, я имею в виду внутривенное вливание; вы же избрали другой способ — струйно, под давлением впрыснули себе комбинацию препаратов в мышцу между шеей и плечом. То-то вы так неохотно двигаете головой — место инъекции болит. После укола вы успели надежно спрятать инжектор и упаковки лекарств, разбросать вещи в прихожей, вызвать «неотложку», аккуратно повесить трубку телефона на контакты и лишь затем лишились сознания. Остается выяснить, почему вы избрали для впрыскивания надплечье, а не гораздо более удобное бедро. Все остальное выглядит вполне логично, не так ли?
