«Ка… какое высшее? — теряется Аник. — Зачем высшее? в универ?! Это что — как наказание?! Да меня туда не примут!»
«Ты поступишь туда, а кроме того, ты будешь соблюдать принятые у нас правила общежития. Это и есть условие твоего существования. Ты уяснил? Клятв и обещаний не надо — или-или. Третьего варианта для тебя нет».
«Зачем мне это?..»
«Чтобы легально жить и честно зарабатывать».
«Всю жизнь мечтал…» — Аник едва не стонет.
«Выключи „ящик“ — и марш учить алгебру. Беседа закончена».
«Давай-давай, — подбадривает Клейн. — Тебе-то легче, мне еще язык учить пришлось».
«То-то кольденцев здесь так мало, что по-людски говорить не могут…»
«Мелко черпаешь. Я русский».
«Ух ты!., правда? а как у нас очутился?»
И тут Клейн первый раз ему рассказывает КАК.
Аник долго соображает, недоверчиво покачивая головой.
«Брешешь. Я тебя дохлым не видел».
«Я не в саду под деревцем валяюсь между циклами. И перерывы у меня короткие».
«Да-а-а… Попал я. А скажи что-нибудь на русском».
Клейн произносит длинную, ритмично составленную фразу, вроде бы стихи.
«И что это значит?»
«На изогнутом берегу моря стоит зеленый дуб. На том дубу висит золотая цепь. Круглые сутки по цепи ходит дрессированный кот. Когда он идет слева направо, он поет песни, а когда справа налево — рассказывает легенды. Там, возле дуба, много необычного — там скитается… м-м-м… лесной гном, а на ветке сидит ундина…»
«Ундины живут в воде, — поправляет Аник, — это тебе не птицы!»
Памятуя о ладони Герца, Аник весь остаток цикла не бегал к сухопутным ундинам.
«Учи как следует! у тебя экзамен скоро».
«В камере смертников такого не было, чтоб за два дня до расстрела алгебру зубрить! Измываетесь, да?!.»
В начале очередного цикла Анику объявляют второе — и главное — условие его существования, правда, в общих чертах, не вдаваясь в детали.
Ликованию его нет предела.
«Так вот оно что! „Аник, забудь старую жизнь, начни новую — вот тебе пистолет!“ …А я-то думал, вправду человеком стану!.. Он, значит, убивать брезгует, придется мне! не привыкать, мол! Мне бы сразу догадаться, что нечистое тут дело!.. Ага, выходит, как отстреляюсь — в холодильнике забудете?»
«Очень надо в тебя такие деньги вбухивать, чтоб в холодильнике забыть. Сам подумай…»
«Не пойму я — что за бзик у шефа, чтобы киллер был с дипломом? И куда он меня прочит? в инженеры? или — ха-ха! — может, в юристы?»
«В ботаники», — вполголоса молвит Клейн, предвидя бурную реакцию. Он не ошибается.
Истошные крики разносятся по дому: «Я-a?! салат выращивать?!.»
Глава 6
«Не хочу в санаторий! я здоров!»
«Не санаторий, а спортивный лагерь. Окрепнешь, мышцы разомнешь…»
«Ума наберешься», — прибавляет Клейн.
«Можно подумать, я — парализованный дурак!.. Шеф, если надо заняться гимнастикой — пожалуйста, я по утрам гантели кидать буду… хоть через веревочку скакать. Но здесь. Ну как вы не поймете… у меня тут личные дела!»
«Обождут тебя девки, не разбегутся», — Клейн настойчивей, чем Герц. Но Герц еще не произнес последнего, решающего слова:
«Путевка оплачена. Я деньги впустую тратить не привык. Ты едешь, и точка».
Собирался Аник со злостью и досадой, но по приезде в Ирландию понял, что пребывание в лагере будет занятным. Его встретили сумрачные парни, доехали с ним в пикапчике до Слайго, а оттуда Аник отбыл морем на шхуне, в ненастную ночь. В Сан-Сильвере такую погодку звали «ночь контрабандистов». Потом от места высадки его везли в фургоне, завязав глаза, по косогорам и ухабинам.
Спортивный лагерь в долинке между невысоких безымянных гор ему очень понравился. Все спортсмены и инструкторы ходили в камуфляже, в масках с прорезями для носа, рта и глаз. Говорили по-английски, но слышались и арабская речь, и немецкая, и какие-то неведомые языки. Занятия были интересные, хотя график оказался плотным и насыщенным — стрелковая подготовка, ориентирование, рукопашный бой, диверсионные действия, радиосвязь, конспирация и прочие увлекательные дисциплины. Аник убедился, что за время, пока он дрых в могиле, убойное ремесло развилось и усовершенствовалось.
Лично его, еще двоих молодцев и молчаливую девицу с черными красивыми глазами тренировал по снайперскому делу плотно сбитый мужик, с тихим голосом и татуировкой французского Иностранного легиона на запястье, по кличке Глаз. Аником Глаз был очень доволен; у них даже сложилось что-то вроде дружбы — дружбы старшего и младшего, поскольку чувствовалась разница в годах. Но маску Глаз не снимал.
«Так надо, Моряк. Жизнь — сложная штука. Бывает, разведет людей, и окажутся двое по разные стороны линии фронта. Нельзя, чтобы один узнал другого сквозь оптический прицел».
Порассказал Глаз немало. Особенно Анику приглянулась темная история о Джоне Кеннеди, хотя Глаз полагал, что все стрелки (в Освальде Глаз сомневался) уже охотятся на золотых уточек в райских угодьях. Профессия такая — вредно много знать.
Хорошенько ознакомившись с винтовками и их возможностями (Глаз настоятельно советовал не забывать и маузер — «Чем шире твой профиль, тем больше ты стоишь, Моряк»), Аник вернулся в Дьенн в отличном настроении.
«Есть люди, Аник, которые мне задолжали и не спешат расплачиваться».
«Назовите имена, шеф, и они будут видеть травку снизу».
«Приятно слышать. Мне бы хотелось, чтоб у тебя не было колебаний и сомнений. Взгляни на фото».
Толпа в движении вокруг шикарного открытого авто довоенной постройки. Кто-то полулежит в авто, закинув голову с бородкой клинышком, его поддерживают, но по лицам судя, шансов у лежащего немного. Люди в длинных пальто крутят и гнут кого-то невдалеке от машины.
Кадр из кинохроники. Это убийство французского министра Барту и сербского короля Александра в Марселе, в 1934 году. Стрелял усташ, хорватский террорист. Из маузера. Уйти ему не удалось, стрелял почти в упор.
«Лопух, — презрительно цедит Аник. — Или косарь близорукий. В открытой машине, двоих, даже на скорости можно хлопнуть из К-96 с двухсот шагов. Сверху, как Кеннеди сделали. И уйти — как делать нечего, если загодя прикинуть на месте, где чего».
«Я рад, что ты так считаешь, Аник. Потому что ты не должен промахнуться ни одного раза. А тебе придется убрать восемь человек, в разное время и в разных местах».
«Во… восемь?!.»
«Да. Вот они. Их портреты и кое-какие сведения».
Молчание. Аник знакомится с бумагами и фотографиями.
«Нич-чего себе… такие шишки… а-а, сьер прокурор!..»
