Где-то здесь — среди крикливой детворы, скромных чернооких женщин, пейсатых мужчин в лапсердаках и ермолках, среди чадного запаха дозволенной Иеговой еды, среди пестрых гирлянд свежестиранного белья.
Он входит — точнее, врывается — в ближайшую лавку.
«Добрый день, сьер! что вам угодно?»
«Он не замечает товара, ничего — только торговца».
«Где живет раввин Лейви Гершензон?»
«Ребе Лейви живет у себя дома, сьер».
«Где его дом?»
«Вас проводить, сьер?»
«Да. И поживее».
«На прилавок падает талер; торговец спокойно прижимает крутящуюся монету пальцем и смахивает не то в ящик, не то в карман».
«Идемте, сьер, я покажу вам его дом. Годл! побудь пока за прилавком…»
Солидный господин идет, как в тумане; перед глазами одно — восковое, отекшее лицо сына. Врач сопит, протирает пенсне: «Приготовьтесь к самому худшему, сьер Арен. Несколько недель, не больше…»
«Сюда, по лестнице, сьер», — показывает провожатый.
«Ничего нельзя сделать? Нет, увы, ничего. Поражены почки — это я говорю вам со всей ответственностью».
Дверь. Краска на двери облупилась.
«Рахел, вот пришел сьер повидаться с ребе Лейви, твоим мужем».
«Добрый день, сьорэ. Ваш муж — раввин Гершензон, верно?»
«Да, сьер, он мой муж и отец моих детей», — с достоинством отвечает ребецн.
«Я могу его видеть?»
«Говоришь, шансов нет?» — Камиль затягивается ароматной папироской и щурит глаза, сжимает выпуклые роговицы складками набрякших морщинистых век, изучает остывшего, раздавленного горем Луиса. «Не смотри так на меня!» — взрывается Луис. «Отчего же?» — на бледном сухом лице Камиля легкое недоумение. «Ты… как будто пишешь с меня картину. Я не натурщик». — «Извини, пожалуйста, я могу глядеть и в окно», — Камиль отворачивается. Луису самому странно, как он может терпеть в доме этого морфиниста, этого циничного фигляра. Камиль тем временем осязает глазами узор переплетенных орхидей на стенной панели, чувствует ход резца гравера, переносившего его, Камиля, рисунок на деревянную пластину. Весь дом Луиса Гарена, весь мир внутри этих стен сделан по его рисункам. И вот — здесь поселилась смерть. Она давно кружила над домом и наконец вошла как хозяйка. И деревянные орхидеи в присутствии Госпожи запахли сладко и гибельно… «Блажь, — Камиль стряхивает пепел в рот фарфоровому льву, — блажь… мальчишка скоро станцует с эльфами при лунном свете. Доминик — славный паренек, в нем есть душа — а вот умрет Доминик, любимец богов, такие всегда умирают рано. Сказать ли Луису?.. Да», — решает Камиль, а решений он не меняет.
«Я знаю одно средство, — говорит он. — Верное средство, но страшное».
«Какое?» — Луис готов схватиться за соломинку — да что там! — за обоюдоострый клинок, — лишь бы сын остался жив.
«Как я узнал о нем, не скажу, — продолжает Камиль. — Испробуй его. Надеюсь, ты сможешь…»
«Что — сможешь?»
«Узнаешь сам. Найди раввина Лейви Гершензона, скажи, кто тебе назвал его имя. Расскажешь ему о Доминике».
Вот он — раввин. Немолодой, костлявый, жидкобородый. Встает навстречу гостю. Они вдвоем, больше в комнатушке — ни души.
«Добрый день, сьер».
«Здравствуйте, ребе. Я — Луис Гарен».
Ребе Лейви едва заметно кивает — как же, в Мюнсе известно имя сьера Гарена — очень и очень состоятельного человека, надежного делового партнера.
«Присаживайтесь, сьер Гарен».
«Мне посоветовал к вам обратиться Камиль Хорн, художник».
Ребе Лейви молчит, ничем не выдавая, что помнит это имя.
«Вы знаете Камиля Хорна?»
«Я слышал о нем. Он мастер изящных искусств и пользуется успехом».
«Но разговор наш не о нем. У меня есть сын, Доминик; он у меня — один. Доминик… тяжело болен, у мальчика костный туберкулез, а теперь еще что-то и с почками…»
Луису захотелось встать и уйти — зачем он здесь? зачем все это объяснять не врачу — раввину?
«Ему все хуже, он… ну, о чем я говорю?! вы понимаете».
«Вполне — и сочувствую вам, сьер».
«Камиль Хорн сказал, что вы знаете средство от туберкулеза, что можете спасти Доминика. Если это правда — я ничего не пожалею; назовите любую сумму — вы ее получите. Сразу или частями — будет зависеть только от суммы».
Вопрос Луиса долго оставался без ответа.
«Я не лекарь, — промолвил наконец ребе Лейви. — Лекарств я не знаю и больных лечить не умею. Но сьер Хорн вас не обманул. Я знаю средство против смерти».
Луис понял главное — средство есть.
«Сколько вы хотите за свое снадобье?»
«Я не хочу ничего и нисколько. Если бы я торговал этим средством, я жил бы не так, как вы можете видеть…»
Действительно, раввин жил скромно, не сказать — бедно.
«…а цена его настолько велика, что я сомневаюсь, сьер Гарен, сможете ли вы заплатить».
«Какова же цена?»
«СМЕРТЬ».
«Что-то я вас не пойму…»
«У магометан есть пророк, которого вы считаете богом — Иса бен-Марйам. Иными словами — Иисус, сын Марии. Христиане утверждают, что он восстал из мертвых, смертью смерть поправ. Вы тоже в это верите?»
«Э… да, верю».
«Ну так вот, средство мое состоит в том, что я могу передать жизнь от живого к умершему — или умирающему. Умерший вернется к жизни, а тот, чья жизнь ему отдана, умрет. Вы сказали, что ничего не пожалеете для сына — а умереть вместо него вы согласитесь?»
«Почему — я?» — оторопел Луис.
«Не обязательно вы. Но знаком ли вам человек, готовый расстаться с жизнью ради вашего сына? И поднимется ли у вас рука заплатить человеку, чтобы он добровольно пошел на смерть для сохранения вашего семейного счастья?»
Луису почудилось на миг, что он сидит наедине с дьяволом.
«Почему же нет? есть бедные люди, которые предпочли бы ЭТО каторжной тюрьме или виселице, если семья их будет потом обеспечена».
«Допустим, вы найдете такого беднягу. Но вы должны выполнить мои условия. Мне надо увидеть этого человека так же близко, как вас сегодня. Мне надо убедиться, что он хочет умереть за плату, а не принужден силой, угрозами или пыткой; не спешите возмущаться, сьер Гарен, — с вашими деньгами вы на все способны, но помните — ни хитрость, ни обман вам не помогут. И не вздумайте привести ко мне кретина от рождения или умалишенного; нельзя распоряжаться жизнью того, у кого нет рассудка и собственной воли. Если же вы думаете запугать меня, чтобы я применил свое средство к вашей жертве — знайте, что я не из пугливых и сумею защитить себя или своих родных».
«И как же?» — Луис был влиятелен и знал, сколько стоят полиция и суд, вместе взятые.
