— Удивительно, — грустно улыбнулся Аник, расстегивая браслет на запястье, — пока полруки не оторвет, черта с два кто поцелует…
— А вы еще не заслужили, граф.
— Каюсь. Но в следующий раз под обстрел вы пойдете со мной, мадемуазель. Это решено.
— Договорились, — Клейн кивнул отяжелевшей головой. — И чтоб тебе башку оторвало.
— Марсель, эти часы — отныне ваши. Наш общий подарок.
— Благодарю.
Ана-Мария взирала на этот обмен любезностями, и ей казалось, что она бредит; но она не забыла, что ее роль в этой истории — не последняя, и что для нее, может быть, история только начинается и с самого начала не сулит ничего хорошего. За все надо платить, за ошибки — втрое, если не больше.
— Сеньор Клейн…
— Мы же забыли, — напомнил Аник, — что вы нас забыли…
— Да… Сеньор Не-знаю-вы-кто, выслушайте меня. Я ошиблась, приняла вас за убийцу…
— Не вы первая, — утешил Аник, пока Клейн собирался отвечать.
— …и надо ли мне теперь оправдываться? Это моя вина. Чудо, что я вас не убила…
Клейн широко зевнул:
— Х-ха-а… с пяти шагов промазать — это не чудо, а плохая стрелковая подготовка.
Ана-Мария мысленно утерлась.
— Сеньор, я хочу уладить дело по-хорошему. Я буду платить вам за лечение, сколько понадобится, и за ущерб. Я честно рассчитаюсь с вами, не надо из меня вымогать, а иначе мы будем враги.
— Ого… — неискренне удивился Аник.
— Да, сеньор. Я вам зла не желаю, а то, что сделала, постараюсь воз… мстить… нет…
— …местить, — подсказал Аник.
— …возместить, да.
— Ты кого ждала? — спросил Клейн.
— Терминадос, — ответил за Ану-Марию Аник. — Ты алуче?
— Да, алуче, — Ана-Мария поглядела на него с осторожным недоумением.
— Она алуче? — Клейн, сомневаясь, покосился на Аника. — Это правда?
Глава 11
Десять лет тому назад.
Корабль.
Атлантический океан.
Аник, натершись лосьоном от ожогов, прокаливает тело под солнцем южных широт. День за днем. У него уже довольно приятный курортный оттенок кожи. Он равномерно поджаривается в шезлонге, как рождественская индейка. В ушах у него микротелефоны, под боком плеер с записанным на пленку испанским разговорником. Он шепчет, повторяя: «Адиос, сеньор. Адьос… Адиос. Буэнас. диас, сеньор. Диас…»
«Буэнос диас, сеньор Копман!»
«Грасиас, сеньор Люмерт. — У Клейна плеер пристегнут к пояску шорт. — Пойдем искупаемся».
Положив локти на край бассейна, они откупоривают по банке пива; Аник подмигивает попутчице: «Где она села?» В Фуншале — «какая козочка… ваше здоровье, сеньорита! здесь в баре делают превосходные коктейли, как вы собираетесь провести вечер?., будем знакомы — Клаус Люмерт, это — Вилли Копман». — «Аугуста Симойнс, очень приятно». — «Мы едем в Сан-Фермин». — «Я — в Рио».
На этот случай кассеты-разговорника у друзей нет, и разговор идет по-английски.
Таково требование профессора — худо ли, бедно ли, но надо уметь говорить на самых общеупотребительных языках Европы.
По-каковски Аник (согласно паспорту, в данный момент он Клаус Люмерт) беседует с сеньоритой Симойнс в ее каюте — одному Богу известно, но судя по истоме, с которой он потягивается, общий язык они нашли.
«О Вилли, ты не представляешь, что за прелесть эта бразильянка!.. если там хоть каждая десятая так хороша, считай, что мы плывем прямо в рай».
«Эль параисо».
«М..?»
«По-испански „рай“ — „эль параисо“. Приплывем — увидим».
Порт Сан-Фермин.
Разгрузка.
Кран поднимает из палубного люка контейнер, принадлежащий этнографической экспедиции. Глава экспедиции — с виду техасский скотовод, в светлой шляпе с загнутыми на ковбойский манер полями, в зеркальных очках, в белом льняном костюме тропического фасона и «джангл-бутс»; огромный, тяжелый, широкий, он стоит на пирсе, жует сигару и глядит, как плывет по воздуху контейнер. Гринго — мигом определяет бригадир докеров. Рыжий — ну ясно, гринго, а род его берет начало где-нибудь в Ирландии. И вырастают же громилы на хорошей жратве… там, в Эстадиос Унидос, все такие, разве только итальянцы помельче. Наши — те у него под мышкой пройдут, не заденут.
«Эй, индиос! — орет-надрывается бригадир так, что его слышно и без „уоки-токи“. — Туда-сюда, давай цепляй, вира, майна, драть-разодрать!..» — работа, как всегда, горит, в порту с работой вечный пожар; бригадир скачет кузнечиком, несмотря на объемистое пузо, а раскосые смуглые грузчики — один к одному подобраны — работают размеренно и несуетливо, как часовой механизм.
«Обратите внимание, — замечает Герц, — вот пример того, как не следует себя вести. Он называет их „индиос“ — индейцы; привык ли он так к ним обращаться или забывается в горячке — все равно для них это звучит оскорбительно. Если хотите произвести впечатление воспитанных людей, сначала узнайте, к какому народу или племени они принадлежат, и запомните название. Сейчас вы убедитесь, насколько это лучше… Сеньор, на два слова!»
Бригадир подходит. Ему кажется, что его позвали на родном языке — такое заблуждение бывает у всех, с кем бы Герц не заговорил; Герц старается, чтобы это не было слишком заметно, но сейчас не тот случай, когда надо скрывать свои способности.
«Из какого племени ваши рабочие?»
«Эти? они алуче, сеньор, но зачем… а! вы, должно быть, приехали изучать индейцев».
«В некотором роде — да… Спасибо. Извините, что оторвал вас от дела».
«Итак, алуче, — Герц будто читает лекцию студентам. — Самоназвание группы племен, включающей алуче-виера, бокаро, шонко и амаконас. Их земли — север и северо-восток страны».
«Там и наш район…» — припоминает Аник.
«Вероятно, мы еще встретимся с алуче. Поэтому нам не мешает с ними познакомиться. Идемте».
Герц сдвигает шляпу на затылок:
«Алуче!»
Грузчики — все как один — оборачиваются к нему, чего редко удавалось добиться бригадиру.
«Добрый день».
«Буэнос диас, сеньор», — отвечают некоторые; вся команда разглядывает гринго, который так неожиданно вежлив с людьми. Впрочем, никто из алуче не обольщается. Не горюй, если белый назвал тебя псом, но и не радуйся, если назвал другом. Свинью тоже любят, прежде чем зарезать.
* * *
— Я алуче, — сказала Ана-Мария, — От своего народа не отрекаются.
— М-м-м… не все так считают. — Клейн сдержал зевоту.
— Да точно, алуче. Алуче-амаконас, — убежденно сказал Аник, надеясь на поправку Аны-Марии, — и не ошибся.
