Сколько-то времени спустя в столице, в министерстве, некий высокопоставленный чиновник смотрит цветные фотографии — гниющие трупы, трупы, трупы, они обезображены личинками мух, некоторые обуглены, многие, будто в насмешку над смертью, наряжены в шапочки с бубенчиками, в венки из цветов и перьев, пояса с разноцветными лентами. Ох уж эти независимые репортеры, везде-то они нос суют, все-то они унюхают…
«Почему индейцы так одеты?»
«У них был праздник».
«Быть может, это… массовое отравление?»
«Не исключено», — согласно кивает сидящий напротив сильно небритый мужчина в черных очках. Это крайне неприятный, неуютный человек, один из тех немногих людей в стране, что при отличном заработке не имеют ни дома, ни семьи, ни имени, ни внешности. Это один из следователей отдела по борьбе с организованной преступностью. Глупейшая затея — создавать такой отдел в стране, где организованная преступность является формой национального самосознания и едва ли не опорой правопорядка, но, видимо, люди вроде этого небритого типа нужны больному, пораженному коррупцией и насилием государственному организму — лихорадящее государство вырабатывает таких небритых камикадзе, как защитные антитела, заведомо обреченные пасть в противоборстве с разъедающей страну ползучей язвой преступности, но не дать злодеяниям превысить меру. Этих резких мужчин любят женщины и недолюбливают власть имущие Большие Люди. Если бы они еще не лезли в политику, эти стражи порядка…
Но быть следователем такого разряда и при этом не влезть в политику — немыслимо; ведь нынешнее правительство, как и ряд предыдущих, — высшая, рафинированная форма братства гангстерских кланов, и следователь знает, что беседует сейчас с членом клана или с пособником. Это опасно, но он свыкся с опасностью и знает себе цену. Кольт у него засунут за пояс спереди и чуть слева — из кобуры под мышкой его дольше доставать, а жизнь слишком коротка, чтобы медлить с оружием.
«Помните, в Африке был такой случай? — предлагает чиновник свой вариант, — в Камеруне, кажется… из вулканического озера вырвался ядовитый газ — погибло сразу несколько деревень…»
«Бывает и так… Но тут одна деталь — кадры четкие и, если приглядеться, можно рассмотреть множество гильз на земле. И потом — вся деревня сгорела… Странное отравление, не правда ли?»
Чиновник перебирает фотографии словно в надежде найти оправдание случившемуся.
«Теперь эти земли собирается приобрести дон Антонио Оливейра, — наливая себе содовой из сифона, добавляет следователь. — То есть он уже осваивает их, идет разметка леса под вырубку; дело за признанием земли его собственностью».
«Н-да… Как-то все это…»
«…впечатляет, сеньор советник?»
«Слишком заметное… происшествие».
«Пожалуй; случай не рядовой. Ну, не хотели алуче уходить с земли — припугнуть их как следует, и они ушли бы. Но такое устроить… ведь не голые дикари, более-менее очеловеченный народец… мне это напоминает обычай скифских царей: перед концом взять с собой в загробный мир побольше людей, чтобы они там служили царю. Или вождей скифов просто бесило, что другие будут радоваться жизни, когда они уже перестанут».
«А что, полковник Оливейра в самом деле так плох?»
«Поговаривают, у него рак. Вроде бы он оперировался в Штатах, но безуспешно. Из этого я готов сделать предположение, что Бог все-таки есть».
«Что известно о репортере, сделавшем снимки?»
«Он собирался снять сюжет об индейском празднике. Арендовал вертолет — он имел диплом летчика, — кто-то подсказал ему, примерно где и примерно когда можно увидеть что-то стоящее; он туда прилетел и отснял это. Зря он понадеялся заработать, а говорят — умница был».
«БЫЛ?»
«У себя в номере, в гостинице, он случайно разрезал себе горло электробритвой. Прямо до позвоночника. А перед этим он что-то искал в своих вещах — все перерыл и разбросал».
«Не пленку ли, с которой сделаны отпечатки?»
«А ее там не было. Когда он так неосторожно порезался, пленка находилась в корпункте „Ассошиэйтед Пресс“. Вместе с его впечатлениями о Монтеассоно, которые он наговорил на диктофон».
Сеньору советнику остается проглотить эту новость молча. Увы, информация о резне стала неуправляемой.
Следователь раскланивается. Правда, служебный долг велит ему сообщить советнику еще одну, последнюю, самую скверную новость — но уже с порога, полуобернувшись, как бы внезапно вспомнив:
«Да, чуть не забыл… я не успел проверить, но, если меня не обманули, алуче выбрали военного вождя. И он из Монтеассоно».
«Этого быть не может».
«Чего не может быть — так это чтобы Папа Римский принял ислам; все остальное вполне возможно».
«Откуда вы это знаете?»
«Мне сказал таксист, когда я ехал сюда», — нагло врет следователь; своих осведомителей он не раскрыл бы и министру внутренних дел.
«Боюсь, у вас неверные сведения».
«А я боюсь того, что они верные, сеньор советник. Вам приходилось подниматься по реке выше Пуэрто-Регада?»
«Нет».
«Напрасно. Там есть что посмотреть. Я имел счастье бывать там не однажды и видел, как алуче охотятся. По бедности они приучены беречь боеприпасы, и неплохим стрелком у них считается тот, кто попадает в глаз во-от такой обезьянке, — следователь разводит ладони сантиметров на сорок. — Я не завидую нашим парням, если им придется без прикрытия высаживаться с катера на берег, где засели хотя бы трое охотников алуче».
Оставив сеньора советника наедине с его новыми проблемами, следователь выходит из здания министерства на шумную улицу.
У него самого забот по горло.
Пока он находит у подъезда свою машину, заводит ее и выруливает со стоянки, в порту Сан-Фермина грузчики-индейцы ставят на автоплатформу контейнер, принадлежащий этнографической экспедиции. Глава экспедиции, похожий на техасского скотовода, и двое его помощников — все с фальшивыми паспортами, неотличимыми от настоящих — садятся во взятый напрокат «лендровер».
Небритый следователь нам еще понадобится, поэтому запомним его имя, фамилию и чин — комиссар Марио Мартинес де Кордова.
Глава 12
Кое в чем Аник был прав: неожиданная стычка в прихожей позволила войти к Долорес без долгих разговоров, но это не значило, что появление Марсель прошло, как нечто само собой разумеющееся. Как только за вооруженными гостями закрылась дверь, все попрятавшиеся сомнения и страхи выползли из укрытий и стали подкрадываться к Долорес.
Откровенно говоря, Долорес растерялась. Пока Ана-Мария убиралась в прихожей, они с Марсель вдвоем наводили порядок в опустошенном стенном шкафу, и общая работа до поры не давала прозвучать вслух неизбежным вопросам; Марсель, как могла, оттягивала то, что должно было случиться, пыталась сохранить самый естественный тон и старалась, чтобы ни одна реплика не заходила дальше дела, которым они сейчас занимались. «Это куда повесить?» — «Сюда». — «Дай мне плечики…» — «Слушай, а это где лежало?..» Они разбирали вещи вместе, их руки и глаза встречались, но если руки Долорес были так же нежны, как и минуту назад, то в глазах усиливалось тревожное недоверие; она первая не выдержала — собралась аккуратно расправить блузку, но вдруг отбросила ее.
