Все озадаченно переглядываются. Чиновникам, обеспечивающим встречу и прием иностранного гостя, неловко сознаться, что они знать не знают, кто такой Тхор, что он в тридесятом царстве боролся с фашизмом и стал героем, а на родине его и вспомнить не могут — то ли был такой, то ли нет. Народу в войну полегло много, всех разве упомнишь, не до того было… да и времени сколько прошло… А вот где-то помнят, перебирают архивы, называют по имени. Где-то… кто-то… но не мы. Стыдно, ой как стыдно!..
«Что ж, надо ехать. Он даже деревню назвал».
«Откуда он знает?»
Клейн все знает. Это его деревня, он в ней родился.
Маленький райцентр, застроенный большей частью деревянными домами. Как это отличается от пригородов Дьенна, от панельных чистеньких домиков с отмеренными по линейке газончиками. В одном из неказистых строений с шиферной крышей, со скрипучим крыльцом, размещается музей. Его директор, краевед-энтузиаст, безумно рад посетителям. Сколько лет он доказывал местным властям необходимость создания музея, по крохам собирал экспонаты — и вот, надо же, из заграницы явились, чтобы посмотреть. Не зря он старался.
«Тхор? Как же, как же… У нас стенд есть, посмотрите, пожалуйста. Отец, Алексей Тхор, красноармеец, сражался в гражданскую войну, участвовал в коллективизации, потом организовал новую МТС в районе. Два его сына, Васинга и Лайдемыр, оба погибли в сражениях на полях войны. У нас улица названа в их честь — улица Братьев Тхор».
Угрюмые лица чинов из республиканского центра, сопровождающих забугорного визитера, смягчаются.
Слава богу, все отыскалось. Можно не прятать глаза и не бубнить отговорки.
«Наше Общество памяти перешлет вам наградной лист Лайдемыра Тхора. Вы можете поместить его в музее».
Белая райкомовская «Нива» несется по дороге, рассекающей зеленые поля и уходящей за горизонт. Пологие низкие холмы чередуются с лесами, блестящие змейки рек извиваются в низинах.
Пространство углубилось, раздвинулось вширь, и нет ему ни конца, ни края. Не охватишь единым взглядом ни землю, простирающуюся вдаль, ни бездонное небо с чередой белых кучевых облаков. Ползет лениво огромное, высокой копной вздымающееся облако, а по окрестным безбрежным холмам так же неспешно крадется его великая тень. А далее вторая, третья… Огромно небо, но еще более обширна земля, что вмещает в себя всю жизнь насущную и отражение небес плывущее.
Вдохнешь густой, напоенный запахом трав, поющий воздух, а выдыхать и не хочется — так переполнится грудь твоя величием и неизбывной радостью. Так умиротворится душа твоя.
Клейн не заметил, как машина свернула с асфальтовой дороги и, кренясь, проскакав по буфам разбитой грунтовки, въехала в деревню.
Клейн сразу узнал этот порядок, хотя прошло столько лет. Здесь ничего не изменилось, словно время замерло и ждало его.
Он попросил остановить машину, вылез.
Он шел на слабеющих ногах, сдерживая щемящее чувство в груди, захватывающее сердце и подступающее комком к горлу.
«Вот моя деревня, вот мой дом родной…»
Кирпичный белый магазин с прохладным жерлом двери и с двумя каменными ступеньками. Когда-то они казались высокими, а сейчас вросли в землю.
Бревенчатые избы осели, потемнели, покосились, но так же красно горят цветы гераней за тюлевыми занавесками.
Не старый, но морщинистый мужик в кирзовых сапогах идет с ведром за водой. Колодец стоит все там же. Вместо сгнившего от времени сруба поставлено железобетонное кольцо. На ворот накручена цепь; окованное полосками металла ведро так же стоит на скамеечке.
Точно вчера это было.
Соседский мальчишка-пастушок, как же его звали… из озорства бросил ведро в колодец. Оно понеслось с гулким звуком, ударяясь о стены, ворот раскрутился, бешено замелькала в воздухе рукоятка — не остановишь, убьет! — барабан сорвало…
Пастушка высекли… а ворот чинил отец…
Ох и ругались тогда бабы! вся деревня без воды осталась!
Мужик поставил ведро на землю и с любопытством местного присматривался к приезжим.
Кто он такой? чей? когда родился?
Почти пятьдесят лет минуло.
Страна — победитель фашизма, страна — покоритель космоса, запустившая ракеты и луноход, мировая держава, а тут мужик идет с ведром за водой к колодцу…
Клейн окинул деревню взглядом. Да, так и есть.
Деревня уменьшилась, многие дома исчезли; в порядке, где они были, появились плеши, пустыри.
Помойка. Куски кирпича, обрывки обоев и газет, жестянки, битые бутылки, над сорными кучами буйствуют длинные стебли жгучей и сочной крапивы да кое-где выступает из земли старая кладка печи — здесь был дом.
Здесь тоже. Ничего не сохранилось, кроме густо разросшихся кустов сирени, не цветущей и потому никому не нужной. А когда-то белоснежные и лиловые соцветия свешивались у палисадника, наполняя воздух тонким ароматом весны.
Дальше… дальше…
Ноги сами несли Клейна к заветному повороту, где одна дорога уходила в поле, а другая — в лес, черневший за околицей.
Дом, страшный, заброшенный, встретил его заколоченными ставнями и подпертой бревном дверью. Крыша сгнила и провалилась, стропила торчат голыми ребрами покойника, стены раздались, доски крыльца обветшали настолько, что сквозь щели растет полынь.
Сарай упал набок и лежал бесформенной грудой жердей, присыпанных пучками черной, вымытой дождями соломы. У стены, погрузившись до осей, стоял покрытый рыжей мукой ржавчины «Сталинец-60 ЧТЗ», упрямо набычив тупой лоб.
Вместо погреба — покрытая дерном глубокая яма, пристанище мусора и вырубленных яблонь.
Я вернулся.
Слезы туманят взор, горечь стягивает горло.
Я знал, что произошло. Каждый раз я видел родной дом во сне, видел, как он пустел, ветшал и разрушался, как проседала его крыша. Видел, как старела мать.
А однажды я увидел ее красивой и ласковой, в просторной светлой горнице, застеленной цветными лоскутными половиками. И такой мир, такой покой, такая благодать была кругом, что я сразу понял — мама умерла.
«Не дождалась. Прости меня…»
«Бабушка Унай?.. каждое лето жила в деревне, а как ее не стало, так дом и забросили. Она у младшего жила, где-то в Подмосковье, как постарела, ей тяжело ездить было. Братья Тхор ее сыновья. Она все среднего, Лайдемыра, ждала. На старшего похоронка пришла, мол, убит, а на среднего — что пропал без вести. Она все твердила, что пропал — не убит, значит, живой он где-то, но приехать не может, а весточки во сне присылает. Они с нашей бабушкой все прошлое вспоминали. У нас и памятник сельсовет поставил тем, кто на войне погиб. Там и братья Тхор значатся».
Низенький, когда-то покрытый синей краской, а ныне облезлый заборчик огораживал тесное пространство земли, сплошь забитое молодыми побегами той же сирени с широкими лакированными листьями сердечком. Бетонная стела с перечнем имен над импровизированным надгробием с красной звездой и надписью: «Подвиг ваш бессмертен, имя ваше вечно!»
