Клейн тревожился о том, что не поддавалось расчету, — о личном отношении Марсель к ситуации.
«Ведь захочет сбежать — сбежит без предупреждения, захочет выдать лабораторию — и выдаст, если ум за разум зайдет. Вот и надо так дело поставить, чтобы ей не захотелось. Но сложно — из могильного покоя да в такой водоворот — ой, сложно… Нам-то было легче. — Клейн пожалел Марсель. — Хотя как сказать…»
На сороковом километре от Дьенна он повернул влево и, попетляв по сельским бетонкам, оказался на плотно укатанной насыпной дороге из мелкого камня, которая привела его в густой лесок, к легкой ограде с воротами и табличкой — «ВИЛЛА ЭММЕРАНС. Частное владение. ВНИМАНИЕ — участок охраняют СОБАКИ».
18.15, прожито — 40 часов 20 минут, осталось жить — 31 час 40 минут.
* * *
Бросив машину на попечение Карта, Клейн понесся в дом, но едва он пролетел тамбур, как из гостиной его окликнул Аник:
— Куда ты рванулся? Я здесь.
Он колдовал с мензуркой перед выдвинутой полкой бара, где крепкие напитки соседствовали с пузырьками лекарств; откуда-то из спален доносился надрывный плач.
— Немножко опиума ей не повредит… — Прищурясь, считал капли Аник. — А ты как думаешь?
— Не рано ли?
— А ты много ей зелья вкатил?
— Полпорции.
— Оно и видно… она еще дорогой на меня кидаться стала — «За что меня?» да «Почему он так?» Может, ты, мон шер, ей растолкуешь?
В спальню стиля модерн, где Аник принимал лучших своих подружек, вошли вместе — Марсель тем временем зарылась в шелковые подушки, будто пытаясь спрятать в них горечь и боль; бесстрастная Аньес пыталась ее разуть, приговаривая:
— Мадемуазель, обутые не ложатся в кровать… мадемуазель, позвольте…
— Оставь ее, — строго приказал Аник, и Аньес, бросив напрасное занятие, пошла к двери.
— Сьер, что прикажете? — сонно повернулась она при выходе.
— Горячую ванну для сьорэнн, поживее.
— Как вам будет угодно…
А Клейн, присев бочком на кровать, легонько тормошил Марсель:
— Барышня…
— Уйди!
— Как же мы вас оставим?..
— Что вам от меня надо?! — подняла она лицо от подушек.
— Выпейте, — сунулся Аник. — Вам станет легче.
Марсель опять уткнулась в пахнущие розами подушки, сгребла их себе на голову — не видеть, не слышать, умереть — как мне плохо! поджав губы, Аник поставил бокал на столик у изголовья, показал Клейну рукой — мне надо идти, кладбище, будь оно неладно… Клейн кивнул — давай, пора.
Стараясь не шуршать, Клейн поставил пепельницу на ковер, между ботинок; закурил.
— Ванну для сьорэнн готовить с шампунем? — с полным безразличием заглянула Аньес.
— Да.
Марсель долго лежала лицом вниз, потом повернулась на спину — зареванная, впору примочки к глазам ставить, зрачки пустые, выгоревшие, косметика расплылась, помада осталась на покусанном шелке; глядя вверх, в балдахин с кистями, позвала:
— Клейн.
— Вот я, тут. — Он сидел близко, чуть ли не на ее расстелившейся по смятому покрывалу юбке, и глядел грустно, понимающе, сочувственно.
— Почему он меня… — Глаза Марсель быстро стали наливаться влажным блеском; Клейн поерзал, высмотрел платок рядом с бокалом, вложил ей в руку; пока она утиралась — не видит! — сам прихлебнул микстуру Аника — дрянь, но пить можно.
— Надо выпить. Разом, до дна.
— Это что?
— Не отрава, не бойтесь.
Чтобы выпить, надо сесть, а кто сел — с тем легче говорить глаза в глаза, а не глядя сверху вниз.
— Нехорошо получилось… — Клейн раздавил окурок в пепельнице. — Вы, наверное, не так хотели встретиться с родителями…
Зажмурясь, Марсель слабо покачала головой. Можно понять Ану-Марию, та все время ждала беды, даже оружием запаслась, но — отец! неужели он не мог пересилить страх? ведь вроде смирился с тем, что она пришла, пустил в дом, проверил, откроет ли замок, говорил с ней почти нормально — значит, признал, принял; да, ему было страшно, и он боялся, когда она целовала его — но все же шло как следует! еще бы полчаса, час — и они бы сидели в кабинете, она бы рассказывала ему… А он — за волосы. Не поверил. За кого он принял ее? за самозванку? за участницу гнусного розыгрыша? Нет, не мог, не мог он так подумать, он узнал ее!
Может, это был аффект, стресс, амок, состояние вне себя от неожиданности, когда человек не отдает отчета в своих действиях; что если это вышло помимо желания, если так вырвался его страх — страх сильнее рассудка?
— Он не хотел меня бить, — зашептала Марсель, глядя сквозь Клейна. — Ведь не хотел… Что-то случилось… такое, когда кажется, что бредишь…
— Да… — тяжело вздохнул Клейн.
— А вы… как ты вошел?
— Мы охраняем вас, барышня. Мы следили, чтобы вас никто не обидел.
— Вы шпионили за мной? все время?
— Ну, в общем… да. Но иначе бы вас сейчас допрашивали ребята в мундирах.
— Но почему? Я ничего не сделала.
— Это бы вам пришлось доказывать…
— Что доказывать? я же в самом деле…
— Ну, к примеру, что вы не пытались убить сьера Людвика. Не знаю, что бы он наговорил в полиции: что вы на него бросились с рожком для ботинок или с чем потяжелей — в прихожей всегда найдется, с чем напасть…
Слезы опять закапали, срываясь с мокрых ресниц:
— Он не говорил этого!
— Неизвестно, что он вообще мог сделать. Если бы ему удалось вытащить вас из дома и вы бы своим криком привлекли внимание соседей — то и подумать страшно, чем бы это закончилось. И для вас, и для отца…
Марсель опустилась обратно на подушки, закрыла лицо ладонями. Клейн мысленно прикинул, на каком этапе сейчас противостояние эмоций и успокоительной микстуры — должно быть, опиум еще не переборол, если она опять начала всхлипывать… сильное было потрясение, если до сих пор открывает переживаниям путь наружу…
— Вот такие дела, — Клейн сложил руки на коленях.
Помолчали… Микстура уже торжествовала — Марсель сделалось все равно.
Она нарушила запрет. Ей следовало оставаться по ту сторону, в безлюдных городах загробья, где дьяволы разъезжают на элитных авто, а ангелы в небе парят на боевых вертолетах. Там она себя посторонней не чувствовала. А здесь…
Отцу все было ясно: мертвые не возвращаются, и кто она ни будь — злой дух, фантом или маньячка, отождествившая себя с его умершей дочерью, — от нее надо избавиться.
— А он где сейчас? — каким-то чужим голосом спросила Марсель.
— В больнице. Денек-другой — и он будет в полном порядке, это не опасно…
