– Через полчаса проберет, – пообещал Тим. – Побазлать пока не хочешь?
– Побазлать? – удивился Срам.
– Ну, фроде как потрепаться, – откликнулся Тим, разжигая трубку, переделанную из большого молочного сепаратора со всеми его клапанами и круглыми шкалами. – Фы сюда от облафы, что ли, дернули?
– Да можно и так сказать, – ответил осмотрительный Фрито. – Мы, видите ли, несем это, Кольцо Всевластья – ой!
Фрито спохватился, но слишком поздно, теперь уж приходилось рассказывать дальше.
– Ну, я тащусь, – сказал Тим. – Дай глянуть.
Фрито неохотно подал ему Кольцо.
– Дешефка, – сказал Тим, перекидывая Кольцо обратно к Фрито. – Старье, которое я гномам фпарифаю, и то получше будет.
– Так вы торгуете кольцами? – спросил Мопси.
– А то чем же еще, – ответил Тим. – Летом, как туристы подфалят, я тут лафочку открыфаю, сандальи там, разные талисманы фолшебные. Дурью-то надо на зиму запасаться, сами понимаете, а на какие шиши?
– Если мы не воспрепятствуем замыслам Сыроеда, – тихо сказал Фрито, не много здесь туристов останется. Может, присоединитесь к нам?
Тим отрицательно тряхнул гривой.
– Не, друг, ты меня не тяни. Я, знаешь, сознательный протифник насилия… и ни о каких больше фойнах даже слышать не хочу. Я и сюда-то от призыфа слинял, понял? А если какой ферт начинает ко мне цепляться, так я ему гофорю: "Ну, я тащусь" и дарю ему цфеточек или там бусы, и гофорю: "Делай любофь, – гофорю я ему, – не надо фойны". Да и фообще я к строефой не пригоден.
– Совсем парень скис, – повернувшись к Мопси, хрипло прошептал Срам.
– Да не, я-то не скис, – откликнулся Тим и добавил, повертев пальцем у виска, – мозги скисли.
Дипломатично улыбавшегося Фрито внезапно скрючило от дикой боли в животе. Глаза его полезли наружу, а голова стала вдруг очень легкой. Может, баньши на меня порчу напускают, подумал он. Поворотясь к Сраму, он открыл рот, чтобы выяснить, как тот себя чувствует, и спросил:
– Аргле-грубле морбле куш?
Впрочем, можно было и не спрашивать, ибо Фрито увидел, что Сраму невесть с какой стати пришла фантазия обратиться в большого красного дракона, одетого в костюм-тройку и соломенное канотье.
– Чего вы сказали, господин Фрито? – спросил щеголеватый ящер голосом Срама.
– Флюгер фелюгер бабель кугель, – сонно ответил Фрито, дивясь, зачем это Срам поздней осенью нацепил канотье. Бросив взгляд на близнецов, он обнаружил, что те превратились в парочку одинаковых полосатых кофейников и оба уже выкипают.
– Мне что-то не по себе, – пискнул один кофейник.
– Щас блевану, – уточнил другой.
Тим, преобразовавшийся в симпатичную шестифутовую морковку, громко засмеялся и перекинулся парковочным счетчиком да еще и в кольцо свернулся. Фрито, голова которого шла кругом, ибо по мозгам его привольно гуляла огромная волна овсяной каши, беспечно следил за лужей слюны, разливавшейся по его лону. Затем что-то беззвучно взорвалось у него между ушами и он со страхом увидел, как комната принялась растягиваться и сжиматься, точно хватив псилоцибина. У Фрито начали вдруг отрастать уши, а руки превратились в бадминтонные ракетки. В полу появились дырки, из которых полезли зубастые казинаки. Два десятка красивых, в горошек, тараканов отбивали чечетку на его животе. Швейцарский сыр дважды пронесся в вальсе вкруг комнаты, после чего лишился носа. Фрито открыл рот, собираясь что-то сказать, но изо рта лишь выпорхнула стайка доджевых червей. Желчный пузырь его распевал арии, слегка приплясывая на аппендиксе. Фрито начал впадать в забытье и напоследок услышал, как шестифутовая вафельница, хихикая, произнесла:
– Это еще семечки, фот погоди, щас самый кайф ломанет!
3. Несварение желудка в трактире "Добрая закусь"
Когда Фрито, наконец, проснулся, стояло позднее утро, трава уже нагревалась под яркими золотыми лучами солнца. Голова у Фрито раскалывалась, а собственный рот казался ему дном птичьей клетки. Кое-как оглядевшись по сторонам (каждый сустав ныл и повиновался ему неохотно), Фрито увидел, что сам он и троица его все еще дрыхнущих компаньонов находятся на опушке Пущи, а прямо перед ними лежит четырехполосная тележная колея, ведущая к Гнилю! Что же до Тима Бензедрина, то он пропал, будто и не было его никогда. Фрито задумался, уж не праздным ли сном, порожденным неумеренным потреблением прокисшего картофельного салата, было все, что он помнил о прошлой ночи? Но тут налитые кровью глаза Фрито наткнулись на прислоненный к его заплечному мешку бумажный пакетик с приколотой к последнему кое-как нацарапанной запиской. Удивленный Фрито прочитал:
Дарогой Фритик,
Жалькоштоты так быстра вырубился вчира. Мы бес тибя клево покай-фавали. Надеюс кальцо в порядки.
Миру мир
Тимми
P.S. Папробуйте парни забойного зелья какое я вам оставил.
Забирает пачище травки и сразу кайфкайфкайфкайф и
БожеБожеБожеБожеБоже$5c%*@+=!
Фрито заглянул в грязный пакетик и увидел множество разноцветных конфеток вроде тех, какими их попотчевали накануне. "Странные штуки, подумал Фрито, – но, может, и сгодятся на что, как знать?" И вот, наконец, после часа, примерно, ушедшего у Фрито на то, чтобы привести своих товарищей в чувство, путешественники зашагали к Гнилю, болтая дорогою о приключениях вчерашнего вечера.
Стоящий на краю не так чтобы очень обширных, но чрезвычайно топких пространств, носивших прозвание Гнилозема и населенных по преимуществу звездорылами и людьми, истомленными сильным желанием оказаться отсюда подальше, Гниль слыл самым крупным поселением в округе. Городишке случилось пережить недолгий всплеск популярности, когда геодезист – по причине внезапно напавшей икоты – проложил четырехполосный Шнырый Тракт прямо через центр этого тогда еще карликового селения. В ту недолго продлившуюся пору коренное население недурственно наживалось, нахально сбирая дань за превышение скорости (где они добывали незарегистрированные полицейские радары, никто так и не дознался) да за нарушение правил парковки, и время от времени нагло обчищая автомобили зазевавшихся проезжих. Для обслуживания туристов, чахлой струйкой притекавших из Шныра, в Гниле понастроили дешевых закусочных, шатких сувенирных лавчонок и поддельных исторических достопримечательностей. Но наползавшая с востока туча "неприятностей" положила конец этому хилому процветанию. Взамен туристов через Гниль потянулись с востока беженцы, обладатели скудного скарба и еще более скудных умственных способностей. Впрочем, связанные с ними возможности тоже грех было упускать, так что и люди, и хобботы Гниля трудились в полной гармонии, продавая с трудом изъяснявшимся на местном наречии иммигрантам – кому удостоверения личности, в которых значились более удобопроизносимые по здешним понятиям имена, а кому очень прибыльные (в перспективе) паи предприятия, которое со дня на день должно было наладить выпуск вечного двигателя. Не упускали они и случая пополнить мошну, всучив какому-нибудь несчастному, ничего не понимавшему в тутошних законах, поддельную въездную визу в Шныр. Люди в Гниле жили сутулые, приземистые, косолапые и тупые. Из-за густых, свисавших на самые глаза волос и неказистой осанки их часто путали с неандертальцами, – распространенное заблуждение, воспринимавшееся последними с чувством глубокой обиды. Разозлить их было так же непросто, как что-либо им втолковать, и потому они мирно уживались со своими соседями хобботами, а те, со своей стороны, нарадоваться не могли, отыскав хоть кого-то, стоящего ниже их на эволюционной лестнице.
