Понедельник 11 апреля 1977 года, 14:35
Ленинград, проспект Москвиной
– Привет, комсомол! – Кто-то шутейно потрепал меня по макушке.
На ходу оборачиваюсь и утыкаюсь взглядом в смеющиеся синие глаза. Узнаю и стремительно краснею.
– Привет…
– Как дела, чудо? Вылечил головку? – Она пристраивается сбоку, слегка помахивая сумочкой.
– Даже не хочу знать, на что ты намекаешь… фея моих снов. – От неожиданности у меня с языка слетело «ты». – Участок облетаешь?
– Уже облетела. Значит, фея?
– Да. И занимаешься ты во снах отнюдь не медицинской работой. – Я с обвинением посмотрел на девушку. – Думаю пожаловаться на тебя маме – не высыпаюсь, встаю весь разбитый.
Врачиха прихватила меня под руку и жизнерадостно рассмеялась в небо. Хорошо у нее это получается, красиво. Я полюбовался ровной дугой верхних зубов.
– Лучше в профсоюз напиши. Так на меня еще не жаловались. Может, эти грымзы подавятся от удивления.
– А как жаловались?
Лицо ее на мгновение чуть посмурнело.
– Ты еще слишком молод и невинен для этих знаний, – гордо задрала нос вверх. – Но пух из подушек с балкона девятого этажа общежития летел красиво…
Я хрюкнул, давя смех.
– Воистину. Это не заразно?
– Инкубационный период до пяти лет.
– Передается с поцелуями?
– Комсомо-о-ол! И не провоцируй! – Она огляделась. – Тьфу на тебя, совсем заболтал… Проскочила поворот к поликлинике. Нет, точно, надо тебя к психоневрологу под наблюдение, отклонения очевидны.
– А мне они нравятся.
– Ну… если нравятся… Тогда живи пока. – Врачиха еще раз потрепала меня по макушке и, развернувшись, бодро зашагала к повороту.
Я тоскливо облизнул взглядом тонкие лодыжки, вдохнул, выдохнул и побрел дальше, безуспешно пытаясь вытеснить из головы мешанину соблазнительных образов. Проклятый возраст!
Пашка с мамой живут в коммуналке, в просторной, светлой, на два окна в тихий двор, комнате с остатками старой лепнины под потолком. Под ногами поскрипывает рассохшийся паркет, которому уже не поможет ни цикля, ни мастика. В углу под салфеткой с выбивкой притаилось старинное черное пианино с двумя бронзовыми подсвечниками. Я приоткрыл крышку и осторожно погладил клавиши. Очень похоже на слоновую кость.
На пианино гордо возвышается бутылка из-под шампанского, примерно наполовину заполненная серебром. Это Паштет собирает сэкономленное на спальник из гагачьего пуха. В прошлый раз он так и не успел накопить…
Рядом старое вытертое кресло и торшер, с выцветшего абажура которого свисает золотая рыбка, сплетенная из трубочек капельниц. Я плюхнулся на продавленное сиденье и еще раз огляделся, примечая мелкие детали быта.
– Что будешь, жареные макароны или жареную картошку? – деловито просунулся в дверь Паштет.
Я махнул рукой:
– Пофиг. Что ты, то и я. Что хочешь больше?
Пашка задумчиво подвигал бровями:
– Тогда макароны. Картошку я вчера ел. Сейчас сготовлю.
Он испарился, а я взял для вида учебник по алгебре и задумался, прокачивая свежие данные по ленинградской резидентуре ЦРУ. Но долго мне Пашка скучать не позволил, буквально через пять минут возник с довольной физиономией:
– Поставил доваривать. Дюх, ты икру черную будешь?
У меня глаза полезли на лоб. Тетя Галка работает медсестрой в психоневрологической больнице, и живут они с Паштетом, мягко говоря, небогато.
– Черную икру с жареными макаронами? Паш, ты это в каком парижском ресторане подглядел?
Пашка замялся:
– Да понимаешь… Помнишь, нам реакцию манту кололи? Вот… У меня какой-то вираж обнаружили. Прописали поливитамины и банку икры сказали съесть… А она мне не нравится! Маслянистая гадость какая-то, брр… Выручи, съешь немного, а, Дюх? – Он просительно заглянул мне в глаза и вытащил из-за спины круглую жестяную банку синего цвета с рисунком осетра на крышке.
– Не, Паш, – рассмеялся я. – Будешь плакать, давиться, но есть черную икру – сам. Тут я тебе не помощник, меня совесть замучает. Дай мне лучше пока проверить, что ты там нарешал за выходные.
Паштет обреченно вздохнул и достал из секретера тетрадь. Дела у него в последнее время пошли лучше, во многом благодаря тому, что я подтянул себе умение одного хорошего репетитора.
Угу… похоже, группировку многочленов Пашка действительно просек. Внимания, правда, не хватает, но логику схватил.
Я обвел найденную ошибку и показал нависающему за плечом Паштету. Он покраснел и обиженно запыхтел.
– В принципе неплохо, – подвел я черту, – но виден недостаток концентрации. У тебя там макароны не переварятся?
– Ой… – Пашка улетел в кухню.
Я потянулся в кресле, прикидывая, что с ним делать дальше. По алгебре можно переходить к делению многочленов при помощи разложения на множители. И упражнения на концентрацию внимания надо дать. Следить за кончиком секундной стрелки – это раз. Подсчет в уме гласных и согласных букв в абзацах – это два. Упражнение с поиском потерянных цифр. Еще где-то в журналах видел рисунки «найди 5 отличий», тоже пригодится. Ну и хватит пока.
– Дюх, готово, иди жрать, пожалуйста, – улыбается Паштет от двери.
Пашка умеет готовить всего два блюда, но зато делает их мастерски. Тонкие ломтики картошки, зажаренные в большой чугунной сковородке на смеси сливочного маргарина и перетопленного свиного жира, получаются восхитительно – и это самое слабое из возможных определений. Но и жареные макароны в его исполнении ничуть не хуже. Все то же самое, только вместо картошки Пашка закладывает в разогретый жир сырые макароны, обжаривает их до золотистого цвета и лишь потом доливает точно отмеренный объем воды. В этот момент над сковородой встает яростный столб пара, а когда жидкость выкипает, на дне остается похрустывающий на зубах шедевр. Пашка иногда посыпает все это сахаром, тогда макароны подергиваются глазурью странного розоватого цвета, но эта вариация нравится мне чуть меньше.
– Вот. – Паштет водрузил на центр кухонного стола шкварчащую сковородку. – И помни, друзья познаются в еде!
Мы набросились и, чуть ли не урча, умяли все за пять минут.
– Кайф, – подвел я итог, озираясь в поисках того, чем бы можно стереть оставшийся на физиономии жир. – Теперь колись, о чем ты с Зорькой на второй перемене шептался.
Взгляд Пашки заметался.
– Стоп-стоп-стоп! – постарался успокоить его я. – Мелкие подробности не надо. Удалось выяснить, кто прокозлил? Больше меня ничего не интересует.
– Лейт.
– Вот гондон! – Я удивленно покрутил головой. Нет, я, конечно, знал, что Сашка Лейтман потом стал отъявленным мерзавцем, но вот что этот фрукт созрел так рано… Это открытие.
