– Тебя как звать-то? – обратился к Шесту, выходя из туалета.
– Иван, – прокашлявшись для солидности, ответил тот.
– Давай, Вань, дуй за остальным.
Прислушивающийся к нам продавец приглушенно фыркнул. Что-то подсказывает, что подсунули мне местного дурачка…
Завершив последний расчет и уложив две банки кока-колы в пакет, я покрутил головой, ища своего Вергилия.
– Космонавт! – окликнул я длинного.
Продавец неприлично громко заржал:
– Гы-гы… Мелочь тебя тоже раскусила, Кор-р-ролев.
Подошедший на оклик фарцовщик густо покраснел и нарочито грубо спросил:
– Ну че забыл, мелочь?
Я качнул головой, снова отзывая его в сторонку.
– В «Балканы» вхож?
– Ну… Бываю…
– Пошли перекусим, угощаю. Заодно перетрем, как дальше контачить будем.
Заметно повеселевший Ванек пристроился сбоку и начал бубнить мне в темя:
– Ты, если что надо, меня обязательно ищи. Я честно работаю, у меня никого из «купцов» еще не кинули. И уже давно здесь, за год со всеми познакомился, хочешь – диски, хочешь – аляску, все есть.
– Угу… год – это, конечно, круто, – кивнул я. – Здесь срок, наверное, один за шесть идет, как у постоянного офицерского состава штрафбатов во время войны.
– Че, было такое? Год за шесть?
– Да. Хотел бы?
Немного подумав, отрицательно затряс головой:
– Не, ну на фиг. Там от своего пулю словить легко.
Ну слава богу, не совсем дурак.
Швейцар взглянул сквозь нас, и мы беспрепятственно прошли в полутемный зал. Сев за столик у окна, я преувеличенно внимательно изучил следы пятен на белой скатерти, четыре разорванные салфетки, небрежно воткнутые в давно не мытый граненый стакан, помятость одежды халдея и громко спросил, неопределенно очертив рукой круг:
– Ваня, а в этом городе вообще есть приличные заведения? В этом, к примеру, блюда из фарша я брать не рискну и тебе не рекомендую… Не, я понимаю, что это не «Прага», – я брезгливо провел пальцем по вилке, – но жирные приборы – это перебор даже для ресторана города трех революций.
Официант, скривившись, сунул нам в руки по черной коленкоровой папочке с вытертым тиснением «Меню».
– Тэк-с, – протянул я, разглядывая машинописные листы. – Давайте по языку с горошком… Ваня, шурпу будешь?.. Значит, две шурпы, только передайте повару, чтобы не забыл баранину положить. – Я строго взглянул на официанта. – И… а давайте баранину же с рисом. Тебе тоже? Две баранины. Вино будешь?
Ваня с некоторой робостью изучил винный раздел меню и попросил рислинг.
– Э-э-э… ты уверен, что хочешь к баранине именно белое сухое? – уточнил я и, увидев, как он замялся, повернулся к официанту: – Красное сухое какое есть?
Хмыкнув и закатив глаза к потолку, тот перечислил:
– «Медвежья кровь», «Саперави» и «Каберне».
– «Каберне» – молдавское?
– Мм… Да.
– Вот его, – я оценивающе посмотрел на своего вероятного агента на галере, – двести грамм ему. А мне – чай с лимоном.
Шурпа оказалась неожиданно добротной – с хороводом рубленой зелени поверх мутноватой наваристой похлебки; сквозь зелень яркими пятнами просвечивала крупно нарезанная морковь. Пошуровав ложкой, обнаружил четвертинки картофеля, дольку репы, зеленую алычу и дымящуюся ароматами восточных специй реберную часть – и все это великолепие за восемьдесят пять копеек. Мне стало немного стыдно за разыгранное представление.
– Эх, хорошо… – С довольным прищуром я изучил добросовестно обглоданные и местами изжеванные ребрышки и пододвинул блюдо со вторым. – Ну-с, продолжим… Слушай, Ваня, а чего тебя по фамилии кличут местные, это же небезопасно, наверное?
Он стремительно покраснел:
– Да… это не фамилия – кликуха. – Чуть поколебался, но вино и сытость сделали свое дело, и он продолжил: – Я как-то вначале чуть перебрал и спьяну ляпнул, что в школе хотел стать космонавтом. Вот… прилипло. – Он делано беззаботно гоготнул.
– Не самая плохая мечта, – заметил я серьезно, посыпая хлеб крупной солью. – Я бы даже сказал – достойная.
Ваня покатал между пальцами хлебный мякиш, с тоской посмотрел на улицу, потом натужно рассмеялся:
– Мечта должна кормить! Иначе на фига она нужна?
– Думаешь, космонавтов не кормят? – преувеличенно удивился я. – Так это не так. Мне тут недавно тубы с едой для космонавтов предок привез с комбината в Бирюлеве, очень даже ничего… Особенно клюквенный жидкий мармелад, такого и на Западе нет.
– Так это сколько ждать, пока так накормят.
– Ну если ждать, тогда конечно… Можно и не дождаться.
– Тебе легко рассуждать, – неожиданно зло сказал Гагарин. – Сколько ты сегодня расфукал? Около трехсот? Институт уже тебе выбрали?
– Но-но, полегче на поворотах, Вань… Эти деньги не с кистенем по подъездам собирались. А в институт я в любой… ну почти в любой и сам без блата поступлю, не дурак, чай. – Я повернулся, одергивая себя, – что-то из роли гадкого столичного сноба выпадать начал: – Официант, счет! Хочу проверить, что у вас в школе по математике было…
Тот же день, 18:50
Ленинград, Измайловский проспект
Пакет с джинсами запихал в щель между стропилом и обрешеткой в самом темном углу чердака, туда же пошли банки с голландским пивом, кока-колой и подсоленным кешью, а также распечатанный блок лимонного «Ригли» и небольшая плоская бутылка мятного ликера, которую я, не сдержавшись, вскрыл и парой глотков продегустировал. Внушительную плитку пористого французского шоколада и большой набор голландских фломастеров – одних голубых и сиреневых оттенков аж четыре штуки! – заботливо припрятал в тумбу стола, под самый нижний ящик. Остатки денег сложил в конверт, приклеенный к днищу этого же ящика. Ну-с, вроде все.
Радостное возбуждение от удачного шопинга постепенно сменялось тревожной задумчивостью. Что-то не нравится мне моя реакция на открывшиеся возможности. Как бы на Западе потреблятство с головой не захлестнуло… Столько простых и понятных желаний можно легко реализовать, да не по одному разу… Как бы не забыть про цель.
Мотнул головой, сбрасывая наваждение, крутанул пару разом руками – и упал-отжался. Ну-ка двадцаточку с хлопками, пошел!
Отдышавшись, с ненавистью посмотрел на письменный стол – девятый день, как папа Карло, строчу материалы для Управления по борьбе с наркотиками, набралось уже почти семьдесят станиц с двух сторон. Непривычное к таким нагрузкам запястье правой руки начинает противно ныть, прося пощады, к концу первого часа писанины. А до клавиатур – как до Луны, двадцать верст и все лесом.
Все-таки заставил себя сесть и взяться за авторучку:
