Тот же день, 22:20
Ленинград, Кировский проспект
Из фойе Дома культуры ручейками вытекают возбужденные театралы. Я бережно засунул взятую на память программку в карман, предложил Томе локоть и, чуть поворачивая голову, прислушался к разговорам вокруг.
– …Ась, а ты обратила внимание на шишак? Он, помнишь, в первом отделении себя кулаком по лбу стучал? Представляешь, после антракта у него там шишка выскочила!
– Да ну, не может быть!
– Точно говорю, я в бинокль видел. Здоровый такой налился…
С другой стороны кто-то артистично грассирует примарным голосом:
– Практически в одиночку зал ни на минуту не отпускал! Три часа! И ведь минимум жестов, пластика аскетична… Из образа в образ просто перетекает с помощью смены интонации и двух-трех жестов! И даже комментарии к образу не нужны, все понятно с первых секунд, и не важно, боком стоит или даже спиной… Поразительно!
Его собеседник дребезжаще рассмеялся:
– Да… А ведь его отец, Исаак Давидович незабвенный, порол его в детстве со словами: «Еврей – клоуном?! Да никогда!» Да… Дай бог Аркаше длинной жизни, как у его деда. Тот в девяносто четыре года был полон жизни и умер, неудачно спрыгнув со стола, танцуя на чьей-то свадьбе!
Хмыкнув, я повернулся к Томе:
– Слышишь?
– Угу… Нет, не понимаю… Дядя говорит, что Романов Райкина не любит – ну почему?! Такой артист, с таким добрым юмором… А что он критикует кое-что, так это ж хорошо, правда? Правда, Дюх? – Тома, прижатая ко мне благословенной толкучкой, чуть потеребила меня за локоть, торопя с ответом.
– Ну как тебе сказать… Я бы это критикой не назвал. Он думать учит – а вот это может не понравиться.
– Думать? Что ты имеешь в виду?
– Помнишь про хор? – Наклонившись к аккуратному ушку, я тихонько процитировал: – «Хор видели? В тыщу человек. Как поют, слышали? Ну а если один где-нибудь там, в середке, не будет петь, а только рот открывать? Разве заметишь?» Это, Том, мягкий вариант. Это еще ничего, можно проглотить. Можно ведь подумать, что он так укоряет лентяев. Ладно… А вот когда он про покраску забора эдак многозначительно замечал: «Если вы хотите, чтобы мы и дальше красили вместе, то должны видеть вещи в едином цвете», то это уже жесткий вариант. О чем бы ты тут подумала?
Людской поток протолкнул нас сквозь двери на Кировский проспект, и я бросил быстрый взгляд напротив, на противоположную сторону. Стоит! Чуть наискосок от выхода, у Дома моды припаркован автомобиль с дипломатическим номером и американским флажком на капоте. Скомкал торжествующую улыбку и перевел взгляд на призадумавшуюся Тому. Есть контакт! ЦРУ подает сигнал об успешном получении от меня фотопленки с таблицей односторонней связи и местом закладки первого тайника.
Ликуя, притянул к себе не ожидавшую такого подвоха Тому и чмокнул в завиток на виске.
– Что это было? – спросила она ошеломленно.
– Извини, не удержался, – повинился я. – Очень хотелось!
– Первый поцелуй – на бегу? Ну ты даешь…
– Э-э-э… Ты, как всегда, абсолютно права, вон как раз замечательный скверик напротив. Умоляю, дай мне шанс исправить эту глупую ошибку! – Я попытался направить нас туда, под голые кроны, к белеющим в полутьме свежеокрашенным садовым скамейкам.
Тома посмотрела на меня чуть свысока, расплываясь в ироничной улыбке:
– Нет уж, нет уж! Я теперь буду настороже. Честная девушка – как птичка, стоит коготку увязнуть…
Опять глухой лязг опускаемого за дверью крюка, латунный блик из-под кнопки, почти нечитаемое «Афанасьевы». Тусклая сороковаттка под потолком, неуверенно разгоняющая полутьму, старый кафель, дерево перил, тяжелая дверь, сразу за которой таится в наступившей ночи громада собора.
Не хочу… Как не хочу уезжать! Я с болезненной любовью провел взглядом по геометрически выверенным линиям фасадов, куполам, прислушался к родному перестуку колес торопящегося в парк трамвая и, обернувшись, привычно нашел светящееся окно. Занавеска дернулась, и я увидел, как Тома прильнула к стеклу. Помахал рукой, получил ответную отмашку и, глуповато улыбаясь, побрел домой. Не хочу…
Понедельник 25 апреля 1977 года, 12:35
Ленинград, Красноармейская улица
– Зо-о-орь… – Я подсел к Светке, в одиночестве жующей капустный салатик.
Глаза обрадованно сверкнули, но попыталась облить презрением и злобно пофыркать:
– Опять за старое?!
– Да ладно тебе… Как у Паштета с химией продвигается? – Я откусил от ватрушки с повидлом и сделал пару глотков молока.
Углы Светкиных губ чуть дрогнули вниз, и она немного потускнела – видимо, надеялась на другую тему. Ах, любовь, что ты, подлая, делаешь…
«А может?..» – Я чуть вздрогнул от внезапной мысли и окинул Зорьку оценивающим взглядом – тем, что, пыхтя, бросают на штангу примеривающиеся к ней атлеты. Может, по силам?
Секундное напряжение воображения, и я разочарованно сбрасываю мысленный вес. Нет, не получится сделать счастливыми обеих одновременно. Несчастными – легко. Увы, это не книжка, это – жизнь.
Да и вообще о чем я думаю, когда светит мне дорога дальняя да ночкой лунною? Надеюсь, у Зорьки получится «с глаз долой – из сердца вон». Немного мне осталось ей глаза мозолить…
– Да ничего, – начала она тем временем отчет. – Мозги присутствуют под толстым слоем лени и безалаберности. Если понукать, то едет.
– Свет, скоро контра будет по галогенам. Надо твердую «пять». – Я наклонился, пристально глядя в светло-серые глаза. – По алгебре он вроде врубаться начал.
– О, можно к вам, голубки? – На стул рядом со Светой элегантно опустилась Кузя с двумя тарелками и красно-синей пирамидкой. – Я что-то не понимаю, Дюш, в твоих эволюциях совсем запуталась. То с Томой, то со Светой… Даже как-то с Ясей видела. – Она доброжелательно улыбнулась побуревшей Зорьке.
Я мысленно скрипнул зубами. Надо же, при такой ладной фигурке и интересном личике – такой стервозный характер! И ведь далеко не дура.
– Ох, – с мукой выдохнул я, – ну что тебе от меня надо, длинноногое создание? Пытаешься вычислить свои шансы? Так они невелики.
– Хамите, парниша? – Кузя довольной улыбкой оценила случайно сорвавшийся комплимент и, чуть поведя плечами назад, приосанилась.
Я постарался рассмеяться побеззаботнее:
– Да ладно, ладно, не притворяйся. Признавайся, ищешь кандидатуру на замену тому студентику?
Наташа пару раз задумчиво взмахнула ярко-черными, прямыми, как стрелки, ресницами и медленно процедила:
– Дошутишься, Соколов, что я действительно обращу на тебя внимание. Мало не покажется.
Я быстро заглотил остаток ватрушки, влил в себя молоко и уточнил, вставая:
