Сема покосился на меня:
– Не в духе… С чего бы? Или, точнее, с кого бы?
Света чуть слышно фыркнула в стекло.
– Да, – живо развернулась сидящая наискосок Кузя. – Я бы, Соколов, на месте Светы уже семь шкур с тебя спустила.
Сидящий бок о бок с Кузей Паштет завел глаза к потолку, что-то быстро соображая, потом просветлел ликом и продекламировал:
– Если б я была кингиха, спичит ферстая герлиха… Ой…
Попытка Кузи шлепнуть его по плечу совпала с резким поворотом автобуса и трансформировалась в неожиданные объятия, из которых одна вышла вполне собой довольная, а второй – заметно сконфуженный и порозовевший.
– Обними сосед соседку, а теперь наоборот, – засмеялся Сема. – Пользуйтесь моментом, товарищи, осталось всего семь поворотов…
Автобус весело катил к Пулковским высотам.
Начало мая выдалось почти по-летнему теплым, солнце ласково щурилось нам с бледно-голубого неба, а легкий ветерок взбегал по склону и приветливо теребил детские вихры и косички. Юго-запад высоты под нашими ногами уже ощетинился ежиком светло-салатовой зелени, поверх которой густыми частыми мазками, совсем по-вангоговски, желтели головки одуванчиков. Вдали, за широким распаханным полем, поверх вязи распускающихся веток широким фронтом заняли позиции аккуратные белые кубики новостроек.
Эриковна с трудом, срывая голос и гневно поблескивая линзами, согнала разгулявшийся на свободе молодняк в тесную группку, в центре которой, окруженная пустотой, стояла, уперев взгляд в землю, незнакомая старуха.
Ну как старуха… Высушенное временем волевое лицо, жесткая пакля седовато-рыжих волос, допотопное пальто с очень крупными пуговицами. Еще пару месяцев назад я бы сказал «женщина в возрасте», но сейчас этот термин я стал использовать для классной, которой только что стукнуло сорок. Эта же была на поколение старше.
– Так! – хлопнула Эриковна в ладоши. – Сегодня, в преддверии Дня великой Победы, мы проведем здесь, на Пулковских высотах, урок мужества. Будьте серьезны, пожалуйста. – Она обвела нас строгим и одновременно просящим взором. – Нам повезло, сегодняшний урок мужества с вами согласилась провести Светлана Николаевна. Тридцать пять лет тому назад она была в числе защитников Пулковских высот, а сейчас работает в музее истории города… Паша, что ты там такое интересное делаешь?!
Паштет быстро спрятал за спину почти законченный венок из одуванчиков, на который уже пару раз с легкой благосклонной улыбкой косилась Ирка, и замотал лобастой головой:
– Ничего, Зинаида Эриковна, слушаю.
– Вот и слушай… Прошу вас, Светлана Николаевна. – Классная сделала пару шагов назад, присоединившись к до сих пор пытающейся отдышаться после тяжелого подъема Соломоновне.
Старуха оторвала наконец глаза от земли, провела по кругу тяжелым взглядом и уставилась куда-то поверх голов, словно пытаясь подобрать слова для первой фразы, а потом неожиданно выстрелила вопросом:
– Вы знаете, какая главная улица в нашем городе?
– Невский, Невский, Невский… – полетело удивленно вразнобой.
– Да… Есть такое мнение, – протянула Светлана Николаевна и взмахнула рукой в сторону видневшейся вдали окраины города. – Но по мне, так главная улица идет вон там, за полем, от «Дачного» к «Сосновой Поляне». Проспект Народного Ополчения. Город – это, прежде всего, его люди. Многие тогда ушли в ополчение, ушли, и почти никто не вернулся. Ленинград обеднел на них… Вот об этих людях я и хочу вам сегодня рассказать.
Она чуть помолчала, потом с горечью выплюнула:
– Война эта проклятущая… Сожгла золотой фонд страны – забрала лучших, тех, кто стоял насмерть в обороне и первым шел в атаку. Погибло девять из десяти сознательных строителей коммунизма… А они были предназначены не для этого! Они должны были нести идеи коммунизма дальше, возмужав, воспитать следующее поколение настоящих людей. Но их не стало… Эта прореха не заросла до сих пор, даже за треть века. И еще неизвестно, как это нам икнется… – И она заговорила, вколачивая каждое слово, как сваю: – В дивизиях народного ополчения самые тяжелые потери были среди членов партии и особенно среди партийных работников. За первые недели боев состав комиссаров, парторгов и комсоргов полностью сменился по несколько раз. Вчерашние секретари райкомов, парторги цехов погибали, поднимая цепи, погибали, ведя сводные группы на закрытие вражеских прорывов, погибали, прикрывая отход раненых… Это страшные, невосполнимые потери.
Прикрыла на пару секунд глаза, сглотнула и продолжила уже спокойным размеренным голосом:
– А ополчение действительно было народным. Оно названо так не ради красного словца. В первые же дни войны в военкоматы города явились более ста тысяч добровольцев. Люди буквально осаждали военкоматы, требуя зачислить их в действующую армию. Улицы, площади перед военкоматами были забиты людьми. Никого из нас на войну не «гнали». Наоборот, часто гнали из ополчения. Ученых, высококвалифицированных специалистов и рабочих оборонных предприятий буквально за руку вытаскивали из строя и отправляли назад. Люди скандалили, требуя отправить их на фронт. Вдумайтесь в это – требовали отправить под пули, бомбы и снаряды! – Она помолчала, уйдя на какое-то время в себя, потом досадливо встряхнула сединой и горько добавила: – И я не уверена, случись война сейчас, будет ли военкоматы осаждать такое же количество добровольцев… А эти люди знали, что и почему они защищают! И были готовы умирать за это! Вот ты, – она неожиданно ткнула пальцем в Армена, – скажи, когда ты станешь взрослым?
– Когда школу закончу. – Ара от волнения пошел пятнами.
– Нет. Неверно. Ты станешь взрослым не тогда, когда получишь табель со школьными оценками, и даже не тогда, когда затащишь первую девчонку в постель. – Армен горячо вспыхнул. – Нет. Ты станешь взрослым тогда, когда найдешь в этой жизни то, за что готов умереть.
Я опустил запылавшее от стыда лицо к земле.
– Люди той эпохи были взрослыми, – сказала она твердо.
– А нашей эпохи? – пискнул кто-то из девчонок.
– Деточка, – усмехнулась старуха снисходительно, – да вы вообще в неэпоху живете.
– Это как? Почему? – полетело с разных сторон.
– Ну… – протянула Светлана Николаевна, – может быть, потому, что не имеете общей мечты? Наша мечта о коммунизме, глядя из сейчас, была наивной. Мы думали, что коммунизм – это трехразовое питание, чистая простыня на койке и возможность сходить раз в месяц в кино. Смешно, правда? Но мы мечтали об этом не для себя, а для всех. И верили, что это будет достигнуто благодаря нашему труду, возможно, даже при нашей жизни, и были готовы за это умирать. Не за трехразовое питание умирать, а за возможность самим создавать это будущее! А у вас есть общая мечта, за которую вы готовы умирать? Свое видение будущего? Пока этого нет, у вас нет шанса на создание своей эпохи.
На какое-то время над нами повисла задумчивая тишина, лишь со стороны аэропорта доносился приглушенный рев прогреваемых самолетных двигателей. Потом Светлана Николаевна продолжила:
