I
Занятно все-таки устроена психика человеческая. Скорее даже не просто психика, а вся психоэмоциональная сфера в целом. Ведь частенько бывает так, что сознание диктует человеку одно, подсознание шепчет ему о втором, а инстинкты просто вопят о третьем. И на все это накладывается целая гамма чувств и эмоций, испытываемых человеком во время этого дичайшего душевного раздрая.
Еще несколько минут назад, засыпая на пухлых царских перинах, Валентин чувствовал себя отпускником-курортником, отправляющимся к теплому морю, чтобы понежить себя любимого сладчайшим бездельем после тяжких трудов и не самых простых испытаний. Но стоило ему проснуться в лобовской лаборатории и вкратце доложить о результатах своего полета, как его мозг принялась терзать отвратительная, но оттого не перестающая быть справедливой, мыслишка: «Скорее, скорее! Время здесь и время там – это примерно один к десяти. Я должен успеть вернуться в шестнадцатый век, пока этот чудик Михайла Митряев еще спит сладким сном. Не то он мне там таких дел наворотит…»
А вот этого никак нельзя было допустить. Ведь первый день в Александровской слободе сложился как нельзя лучше. Все, что Валентин планировал вместе со своими друзьями, удалось претворить в жизнь на «пять» с плюсом. И результат не замедлил сказаться – дружеское расположение молодого царя, считай, завоевано, да и всесильный регент, царский дядька Никита Романович, отнесся к гостям весьма благосклонно. Царские дружки, сопляки избалованные, восприняли, правда, Валентина в штыки, но это ерунда. Чувствуют пацаны, что их мягко, вежливо, но настойчиво взялись оттирать от царя, вот и злобятся.
Но Валентина они беспокоили меньше всего. Да, они здесь внешний антураж создают. Все эти дикие выходки и проделки, шокирующие добропорядочных бояр и пугающие попов, – их извращенного ума и шаловливых ручек дело. Но погоду здесь делают не они. Есть в слободе люди посерьезнее. И пострашнее. Об этом Валентин догадывался еще в Ярославле, а первые часы пребывания в Александровской слободе лишь утвердили его в этом мнении.
Знакомство с царевичем Иваном Ивановичем и вручение ему подарков прошло на «ура». Новый знакомец так приглянулся тринадцатилетнему Ивану, что он даже распорядился выделить в своем дворце покои для посланцев земства. Продолжиться знакомство с обитателями слободы и порядками, в ней царящими, должно было на пиру, на который Валентин и его друзья получили самоличное царское приглашение. Земцы едва успели расположиться на новом месте и обменяться первыми впечатлениями от увиденного (Валентин, правда, вместе с парой мастеровых еще успел поглядеть на зал, где обычно проходят пиры царские. Мастеровые кое-что обмерили, прикинули и пошли готовиться), как появился служка с уведомлением о том, что царь велит всем собраться в пиршественном зале. Вместе с приглашением он вручил каждому из приглашенных земцев черную монашескую рясу.
О царских пирах в Ярославле говорили разное. И Валентин постарался собрать все эти слухи, сплести воедино и тщательно проанализировать их. Рассказывали о чудовищном пьянстве, о непотребных плясках с распутными девками, а также об издевательствах над земцами, тем или иным образом оказавшимися за пиршественным столом. Поначалу шутили хоть и грубо, но без членовредительства. Если же земец, избранный мишенью для идиотских шуток царского окружения, вместо того чтобы покорно стать всеобщим посмешищем, вдруг начинал сопротивляться, а паче того, еще и пытался пристыдить охальников, то заканчивалось это плохо. Могли и в загородку к медведю пихнуть, а то и просто, без затей, кинжал под ребро сунуть.
В этих слухах, в частности, упоминалось и о том, что на пир царевы люди сходились одинаково одетыми – в монашеские рясы. Это у них символизирует принадлежность к единому духовному братству, ну и смирение якобы. Уже на пиру рясы сбрасывались, и гульба после того шла так, что дым коромыслом. А случайно заехавшие в слободу либо приглашенные, не принадлежащие к опричному братству, сидели за столом в своем платье, без ряс. И это их сразу выделяло из общей массы. Здесь же Иван прислал своим гостям монашеские одеяния, чтобы они не отличались от всех своим видом. И это был добрый знак.
В назначенный час по коридорам, лестницам и переходам дворца потянулись черные ручейки «монахов», спрятавших лица под просторными капюшонами и смиренно сложивших руки на животе. Валентин, выглянув из своей комнаты, проводил взглядом одну группу эдаких вот «братьев» и, дождавшись появления второй, сделал знак своим – выходим, мол. Дон Альба, Силка и Ероха, тоже нарядившиеся в широченные рясы, пристроились вслед «монахам». Замыкал процессию ряженых Валентин.
У входа в пиршественный зал их невольные проводники, против ожидания, не остановились, а прошли внутрь через широко распахнутые двери и, разойдясь по залу, уселись каждый на свое место. Столы, стоящие буквой «П», не располагались посередине, а были смещены к одной из стен так, что в зале еще оставалось достаточно свободного места. У поперечины «П» с наружной ее стороны стояли стулья с высокими, прямыми спинками, покрытыми искусной резьбой. Вдоль остальных столов стояли простые лавки по обе стороны. «Монахи» уверенно, без суеты и какого-либо шума рассаживались по лавкам. Похоже, место каждого здесь было заранее определено и оставалось всегда неизменным.
Валентин с товарищами невольно притормозили, остановившись посреди зала и усиленно соображая, где бы им пристроиться. Стулья, судя по всему, предназначались для царевича и его приближенных. Там бы и надо было оказаться Валентину. Но эта часть стола до сих пор была не занята, а стать первым за царским столом Валентин по вполне понятным причинам не стремился. Неизвестно, сколько бы длилось это замешательство, но тут один из монахов схватил Валентина за рукав рясы и слегка потянул к себе. Валентин обернулся. Из-под низко надвинутого на лицо капюшона на него блеснули озорные глаза Ивана.
– Пойдем со мной, – молвил он.
– А мои друзья, ваше величество? – так же тихо спросил Валентин.
– Пусть сядут там… – Иван указал рукой на конец одного из столов.
Валентин последовал за царем, в то время как Ероха, Сила и дон Альба расположились там, где им было указано. Стоило царевичу занять свое место за столом, как места рядом с ним мгновенно оказались заняты. Валентин, не готовый к такому повороту событий, так и остался стоять несолоно хлебавши. Но не успел он присмотреть себе свободное место, как царевич пихнул кулаком в бок своего соседа.
– Федька, уступи место Михайле, – зашипел он на своего соседа справа.
– Отец магистр-игумен, негоже параклисиарху на куличках сидеть, – ответил тот. – Мне же молитву читать…
– Хорошо, – частично согласился с ним царевич, – сядь по леву руку.
– Но там же отец келарь сидит.
– Ничего, пересядет. – Иван дернул за рукав сидевшего слева от него. – Афонька, пошел вон.
Тот дернулся от неожиданности, но перечить не стал. Послушно поднялся и пересел на пустовавшее место в конце царского стола. В результате этой рокировки наконец-то освободилось место для Валентина. Едва он уселся справа от царевича, как тот зашептал ему на ухо:
