Между полузакрытыми веками белели белки его глаз. Он поднял руку, поднес трубку к губам и, затянувшись, выпустил к потолку клуб дыма. На какое-то мгновение между веками показались его зрачки.
– Я есть Елисеус Бомелиус. Из Голландия… Ты кто?
Рука с трубкой опустилась на стол, и поднялась рука, держащая кружку. Голландец отхлебнул из нее и со стуком поставил на стол. «Вот она откуда, конопля-то, – сообразил Валентин. – Обдолбанная Голландия! Они, оказывается, и в шестнадцатом веке на этом деле специализировались!»
– А я русский царь Иван! – заявил он. – Ты маг?
Зрачки голландца вернулись на место.
– Д-да? Ц-царь? А я есть маг… – И зрачки вновь закатились под верхние веки.
Валентин подсел к столу и без особого труда освободил мага и от трубки, и от кружки с пивом.
– Эй, эй… – Валентин потряс мага за руки. – Скажи мне, ты знаком с пастором Веттерманом? – То, что голландец был под кайфом, обнадежило Валентина. В таком состоянии маг мог выболтать весьма важные сведения, которых ни за что из него не вытащить, когда он будет трезв. – Эй, эй, не засыпай! Говори, Елисей, говори!
Зрачки голландца снова показались из-под век.
– Веттерман…
В этот момент дверь комнаты распахнулась, и в комнату ворвались две охранницы. Они навалились на Валентина и, заломив ему руки, потащили на выход.
XI
Царицыны охранницы, так называемые амазонки, оказались сильны и проворны, как сто чертей. Как ни брыкался Валентин, но вырваться из их цепких лап ему не удалось. Так с завернутыми за спину руками и довели его до дверей и выставили из терема, как ни орал Валентин, что он царицын гость, что она его за учителем послала и тому подобное.
Под насмешливыми взглядами двух других валькирий, стерегущих вход в терем, ему оставалось только поправить на себе одежду и отправиться домой. А ведь все начиналось так здорово, так многообещающе… И с царицей общий язык удалось найти, и черного мага разыскать. И маг этот самый как раз под кайфом оказался, только раскалывай его… Но, видимо, эта симпатичная девчушка, приведшая Валентина к магу, его и заложила. Царица здесь ни при чем, она сейчас с высшими созданиями общается, и, судя по принятой ею дозе, прообщается до самого вечера. Выставить же вон незнакомца – это инициатива этих здоровых дурищ-охранниц.
По дороге домой Валентину оставалось лишь утешать себя мыслью о том, что начало положено, и это – главное. Завтра он вновь заявится к царице и не мытьем, так катаньем добьется от нее разрешения общаться с Бомелием. А уж в том, что ему удастся разговорить голландца и вытащить из него нужную ему информацию, Валентин не сомневался.
Василиса уже ждала его дома, но по интересующему Валентина вопросу мало что могла ему поведать. Вчера Иван, как и предвидел Валентин, лыка не вязал, да и сегодня был немногим лучше.
– Когда я уходила, – рассказывала Василиса, – он только и смог, что в плечо мне ткнуться. Ни бе, ни ме, ни кукареку, ни слова, ни полслова, только башкой трясет да кулаками глаза трет. Я его рассольчиком напоила, бруснички моченой ему дала, а он после этого опять спать завалился. Не знаю… Может, к обеду и оклемается чуток. А не получится у тебя поговорить с Иваном сегодня – так я ночью у него все про эту женитьбу вызнаю. Не беспокойся, Михайла, будет тебе что завтра царице рассказать.
Да, неудачный сегодня день получался у Валентина, все важное откладывалось на завтра. Но только Валентин собрался наконец-то позавтракать сегодня, как вновь появился посыльный из дворца. На этот раз Валентина срочно требовали к Никите Романовичу.
Никита Романович был не один. Человека, присутствовавшего у него в кабинете, Валентин никогда раньше не видел, но опознал его сразу же. Уж очень он был похож на своего старшего брата, царя Иоанна, ставшего Блаженным. Такой же высокий, с удлиненным благородным лицом, горбоносый… Но, в отличие от Блаженного, был он не столь широкоплеч, не так крепок телом, что ли…
– Здравствуйте, ваши высочества, – поздоровался Валентин с царскими дядьками.
Но ответ последовал не оттуда, откуда он ожидал, а из-за спины.
– Здорово, Михайла! – Валентин обернулся и поклонился входящему в комнату царевичу. Выглядел он, вопреки рассказу Василисы, достаточно бодро. Видимо, рассольчик и лишняя пара часов сна помогли. – Здравствуйте, дядюшки! – поздоровался он и с родственничками.
Подошел к столу, сел на единственный свободный стул. Валентин так и остался стоять у дверей, смиренно сложив руки перед собой. Сесть ему никто не предложил, да и не на что уже было.
– Здравствуй, племянничек, – ответствовал князь Юрий Долгорукий. – С днем рождения тебя.
– А что же это ты, дядюшка Гюрги
[2]
, вчера не приехал? – с обидой спросил Иван. – Забыл небось?
– Ни в коем случае, дорогой племянник, – ответил князь Юрий. – Дела меня вчера в Москве задержали. Столь важные дела, что, едва закончив их вчера, я сразу же сюда устремился. Всю ночь ехал…
Тут в разговор вступил Никита Романович, причем обращался он не столько к племяннику, сколько к земскому послу.
– Боярин Челяднин – изменник, как мы и говорили. Он готовит в Москве заговор. И хотят московские бояре царевича Ивана убить и ставленника своего на престол возвести!
– Есть доказательства? – сухо и по-деловому спросил Валентин. – А то прошлый раз тоже толковали про измену, а на деле оказалось, что подметные изменнические письма отсюда, из слободы происходят.
– Есть доказательства! – с пафосом воскликнул Никита Романович. – Вот! – И он указал на князя Юрия. – Человек князя присутствовал на тайном собрании дома у Челяднина. И там не один Челяднин, там многие московские бояре были. И постановили эти воры и изменники идти походом на слободу и взять ее в осаду. А в Москве одних стрельцов только пять тысяч! Да у каждого боярина слуг хватает! Да из вотчин решено детей боярских и дворян призвать! И как обложат они слободу осадой, чтобы даже мышь не проскользнула, пошлют гонцов в Ярославль и другие города, чтобы и оттуда бояре с военной силой прибывали. И тогда уж объявят нового царя.
– Кого? – быстро спросил Иван.
– Старицкого Владимира Андреевича.
Иван скептически хмыкнул.
– Его они могли провозгласить еще в самом начале, четыре года назад.
– Тогда не сообразили, растерялись шибко, – возразил Никита Романович.
– А теперь наконец сообразили? – Дядюшкины объяснения ничуть не поколебали Иванова скепсиса. – Если уж меня отстранять от трона, так или иначе, и вспоминать всех, кто на него право имеет, то дядюшка Гюрги на ступеньку ближе стоит. Он все-таки родной брат моего отца, а Владимир Андреевич – двоюродный.
– О чем ты говоришь, Иван! – возмутился Долгорукий. – Ты меня в чем подозреваешь? В предательстве?
