Пилот сжался всем телом. Рубен взглянул на него… и передумал бранить.
— Да все нормально. Покороче в другой раз рапортуй. За борт эту инструкцию — время дорого. Это приказ. И к ведущему — не так близко. Никуда он не денется.
Неприязненный взгляд, которым Вангелис одарил ведомого, и то, как Вале в ответ опустил глаза, сказали о многом. Ну что ж, Бента…
— Итак, двое суток одна пара небоеспособна.
Риккены подняли вопросительные лица.
— Не угадали. Танно принимает новую машину.
— Вот это да! — не сдержался Магне с верхней койки.
— Впредь убедительно прошу… эээ… не злоупотреблять моими талантами добытчика. Отдыхают Вангелис и Вале. Машины сдать, пилотам быть в резерве.
— Но командир, съер!…
— Стабилизатор в лохмотья, — отрезал Рубен. — Только не говори, что не сам виноват. Не пытался бы удрать от ведомого, не прилип бы он к тебе на дистанции, которая не позволила вовремя выделить и отстрелить противника. Скажи спасибо, что это только стабилизатор. Герой-одиночка, Мать Безумия!… Двое суток ремонта! Это командный вид спорта!
Вангелис глядел на него, фиолетовый и совершенно потрясенный: в его голове, очевидно, не укладывалось, как один отличный пилот может орать на другого отличного пилота только за то, что тот — отличный пилот.
— Ладно, — остыл Рубен. — Пролетели. Касательно радиообмена. Галдеж, который мы на радостях подняли в эфире, достиг мостика «Фреки». Некоторые… хммм… позы, в которых вы, по вашим словам, имели противника, вице-адмирал счел интересными. Еще раз руководство услышит подобное безобразие — их на нас же и опробуют. Учитесь говорить кратко и по делу. Всех касается. Теперь все. Отдыхаем.
Несколько бесконечно долгих секунд, с совершенно окаменевшим лицом и чугунными мышцами, и даже не мигая, Рубен глядел на мигающую зеленую лампу и слушал разливающийся в кубрике сумасшедший трезвон. Не понимая, не будучи в состоянии осознать, как такое возможно. Ошибка связистов, короткое замыкание систем, смещение пространственно-временных реалий, дурной сон!
Жизнь несправедлива, но… не до такой же степени!
Боевая тревога! Опять?
* * *
Есть такое зелье,
что потом вся жизнь — похмелье.
Кто его раз пригубит,
губы себе навек погубит.
Станут губы огня просить,
станут губы огонь ловить,
обжигаясь сугубо -
а иного им пить не любо.
Башня Рован
Капля зависла на конце пипетки и всем своим весом обрушилась под веко, оттянутое невозмутимым техником. Холодная. Глаз непроизвольно дернулся.
— Полежите пока, лейтенант. Релаксант сейчас подействует.
С врачом не спорят. А с военным медтехником, возвышающимся над твоим распростертым телом — попробуй поспорь. За прозрачной перегородкой из зеленоватого пластика точно так же мучили Трине.
— … и расслабьтесь.
Легко сказать. Мышцы были как булыжные — тяжелые и такие же твердые — время от времени напоминающие о себе прострелом судороги. Аукнулись ему все дни, когда тревога гремела вновь и вновь, с извращенной жестокостью дожидаясь, пока щека твоя коснется подушки. Через двое суток выработался рефлекс. Опускаясь на койку, ты уже приучался ждать звонка, готовый взлететь на ноги, едва только вскинувшись из короткого сумбурного сна. И когда сплошной вибрирующий трезвон заливал палубу, ты снова и снова несся к машине, с искусственной бодростью покрикивая на эскадрилью, и только в кабине вспоминал, что голова, кажется, осталась там, на подушке. Сны досматривать. Ох, и какие сны! Несколько последних дней Шельмы шевелились благодаря стимуляторам, да еще ведерному термосу с кофе, который стараниями поварской бригады никогда не оставался пустым.
Бело-голубой медицинский дроид пощелкивал, превращая в своем таинственном нутре пробы пилотской крови в формулы и текст на доступном медику языке. Зеленый на черном. Медтехник, проводивший профилактику, глядел на монитор и хмурил тяжелые брови, и поди догадайся, привычка у него такая, или ему не нравишься ты сам на молекулярном уровне.
— …не можешь — поможем, — буркнул он, видимо, любимое свое присловье, — а не хочешь… — и не успел Рубен отдернуть запястье, как инъектор ужалил его в предплечье. Холодная струйка обожгла вену изнутри, напряженные мышцы вздрогнули и сами по себе распустились. Провалился в собственное тело, словно в кисель. Не сказать, чтобы так уж неприятно, особенно после того, как, словно загнанная лошадь, только и делал, что бежал, бежал и бежал, останавливаясь лишь глаза протереть, потому что чесались отчаянно, но…
— А ну как зазвенит сейчас? — Губы тоже едва разлепились. Ничего себе. Встану — плашмя упаду. А вот не отрубиться бы прямо тут.
— Ну, постреляют в этот раз без вас. Мы же сидим тут как-то, когда пилоты поднимают железный щит? Гвоздь согнуть можно об этакий бицепс. Я, сказать по правде, всегда недоумевал, зачем пилотам вся эта… архитектура тела? Работаете-то все равно лежа.
— Нам свой род войск рекламировать надо.
— Знамо дело, все — ради девчонок. Гладких, сладких, нежных, влажных…
— Отож! Док, ну я понимаю, мы ребята простые, но у вас-то тут все… эээ… медикаменты под рукой. Что ж вам-то маяться?
— Разве ж я маюсь? — искренне изумился медбрат. — Да у меня на столе каждый день два десятка спортивных парней, знай выбирай симпатичных. Причем, что характерно, никто не отбивается.
Распространенная поговорка гласит, что патологоанатом всегда смеется последним.
— …с вашего позволения… а почему мой пилот там динамометр выжимает, а я тут лежу?
— Потому что я не сомневаюсь: вы выжмете его. А после ляжете. Совсем. За последнюю неделю вы выпарили пять кило. Организм обезвожен, кожные покровы сухие и вялые. Надо больше пить, и не только кофе.
— Ага, — ощерился Эстергази. — А вы сами пробовали наводить и стрелять, простите, с полным? А сколько он весит при восьми «же»?
— Знаю я эти пилотские уловки и отговорки. Думаете, таким образом задешево сохраняете достоинство, а на самом деле приближаете момент, когда вам в самом деле понадобятся впитывающие вкладыши. Давление повышено, и сердечные ритмы оставляют желать лучшего. Из адреналина в комплекте с тестостероном можно бомбу слепить. Вам ваша печень не нужна уже? В мирное время я уложил бы вас в стационар.
Рубен пробурчал что-то насчет радостей войны, но позаботился сделать это невнятно. Дядька этот и в лучшее время мог бы сломать его через колено.
— И долго это будет продолжаться? — поинтересовался он как можно более небрежно.
— Двадцать минут, исходя из массы тела. Или чуть дольше, учитывая изнурение организма. Или еще дольше — если вздумаете сопротивляться действию препарата. Мой вам доброжелательный совет — смиритесь с тем, что двадцать минут вы полностью во власти моего произвола.
