Надо признаться, за последнее время в общем зачете Шельмы несколько раз пребольно нащелкали ближайших соперников по носам, то бишь по уязвимой гордости. Легко догадаться, чья эскадрилья служила в приватных разговорах Кинжалов притчей во языцех и первопричиной всех бед. К тому же Кинжалы неистово обожали своего комэска, и с этой точки зрения любой ушат помоев на князька Эстергази воспринимался ими делом благим, вроде священной мести за обиду, нанесенную кумиру. «Эстергази, мать его» звучало у них органично, как имя собственное.
Ненависть Ланге, командира Синего звена, была животной, необъяснимой и — совершенно индивидуальной. Не сказать, чтобы чувство это было для Эстергази внове, более того, процентов у десяти мужской части общества, с которыми он встречался в узких коридорах, примерно это чувство он и вызывал. Как с ним справляться — до сих пор оставалось для него неразрешимым психологическим ребусом. Ланге напоминал ему быка с выкаченными белками, мир которого подернут кровью. Пахнуло курсантской юностью, когда один пятерым с такими глазами он старался не попадаться. А в банде из пятерых такого и одного достаточно. И собой не управляют, и противника не считают. Бешенство заразно.
Гросса тут — предусмотрительно? — не было, и если эскадрильи сцепятся, отвечать придется старшему по званию из тех, кто тут есть. Ну-ка, догадайтесь с одного раза!
Откровенно говоря, он помедлил, прежде чем протолкаться вперед. Не мог придумать слов, чтобы успокоить тех, кого приводил в свирепое бычье бешенство один его вид, да что там вид — одна мысль о его благоденствии.
— Ребята, — окликнул их Вале со своего насеста. — У вас, я вижу, проблема? Хотите об этом… хммм… поговорить?
Фраза из арсенала психоаналитика Синклера, причем перепетая уморительно точно, обратила к нему шестнадцать пар недоумевающих глаз. Сидя на одном брусе и упираясь ступнями в другой, озаренный общим вниманием, парень буквально лучился. Рубен заподозрил недоброе, но промолчал, потому что сказать все равно было нечего.
— Древний мудрец доктор Фауст… или Фрейд?… поправьте, если ошибусь… — начал Иоханнес, наклоняясь вперед, грудью к выставленному колену, — толковал симпатии и антипатии, а также прочие влечения, склонности и движения души в зависимости от так называемых индивидуальных комплексов. Отложим в памяти этот момент и пойдем дальше. Чуть более поздние исследования показали, что человек, как это ни прискорбно, есть всего лишь совокупность сложных химических соединений. Ну, или это нам льстит думать, будто они достаточно сложные. Состояние каковых соединений друг относительно друга…
— Что он несет?
Рубен с изумлением обнаружил, что обзавелся колпаком-невидимкой. Быки, что стояли против него, склонив рога, и только арену копытом не рыли, определенно его не видели. Нет, конечно, тореадор по-прежнему тут присутствовал, но только в поле их зрения теперь попала ярко-красная мулета.
— В толк не возьму… но Фрейда к добру не поминают.
В пользу этого пункта Рубен бы голову прозакладывал.
— …регулируется так называемыми гормонами. Серотонин, к примеру, заведует счастьем, кортизон — ужасом, адреналин — возбуждением, тестостерон — мужеством, эстроген… ну, это вам не грозит. У меня, — Вале запустил пальцы в нагрудный кармашек, — есть то, что вам поможет.
Даже Шельмы затаили дыхание. Помочь в этом случае, по разумению Рубена, могла только немедленная боевая тревога.
В руке фокусника появилась алюминиевая пластина с десятком больших таблеток. Белых и круглых.
— Контрасекс! — радостно возвестил Вале. — Тринадцатый с удовольствием поделится с братьями по оружию!
Может, он и еще что-нибудь хотел сказать. Опустив рога к земле, быки ринулись к брусьям, а Шельмы — наперерез. Их было все-таки больше, даже если не брать в расчет как боевую единицу самого Вале. Тем более, он и не подумал покинуть насест, рискуя, что снаряд опрокинут вместе с ним самим. Нападавших остановил, разумеется, не численный перевес противника и не присутствие старшего офицера. А исключительно одно то, что невозможно же идти врукопашную с безудержно, словно от щекотки, хохочущим противником.
— Стойте! — рявкнул Ланге. — Шельмам еще укажут их место, рано или поздно, и я буду в этом участвовать. А этого, — он ткнул пальцем, будто ставил точку или, скорее, восклицательный знак, — я объявляю лишенным мира!
Вале фыркнул носом в колени.
— Мужики, чё-то вы больно всерьез… — начал Дален.
У него, как предполагал Рубен, как раз были самые верные шансы на одном языке сговориться с эскадрильей, организованной по принципу фабричной банды. Сам-то Магне в этом направлении даже и не думал, с гордостью считая себя стопроцентной Шельмой.
* * *
Очередная передышка, которая могла продлиться то ли пять минут, то ли пять часов. Ожидание тревоги изматывало почище боев. Шельмы лежали по койкам, большей частью молча. Свет был притушен, к вящему удовольствию комэска, который, пользуясь случаем, занимался дыхательной гимнастикой. Точнее, выполнял единственное упражнение — дышал глубже. На три счета глубокий очищающий выдох, чтобы почувствовать, как слипаются стенки легких. Пауза. На три счета вдох на полную емкость груди, так, что больно даже. Магне научил, и оказалось, что штука полезная, унимает сердцебиение, и грудь не так давит. Давило, правда, довольно сильно. На груди уютно свернулось пять кило кошатины. Тринадцатый, истинный Шельма по духу, моментально разобрался, кто в стае главный самец, и одному ему выражал пиетет. Стоило Рубену отлучиться по делам эскадрильи — бобтэйл немедленно отправлялся изъявлять верноподданнические чувства Ренну. Однако как только комэск появлялся в дверях — кот вспоминал о присяге. Так и получилось, что если Рубен его не сгонял, Тринадцатый устраивался у него на животе или груди, или в сгибе коленей, если комэск спал на боку. Сегодня шевелиться было особенно лень, и Рубен, лежа плашмя, отрешенно внимал восторгам Трине в адрес Аниты Козмо, ее сросшихся черных бровей и глубокого проникновенного баска. Были у Аниты, ясное дело, и другие достоинства: как большинство звезд, огребавших популярность в отзывчивой и непритязательной армейской среде, сценические костюмы она носила достаточно неумеренные. Особенной славой пользовался ее комби-купальник из черной кожи-флекс. В отличие от Мэри Зеро, уже столько лет мусолившей образ покинутой бэби-блондинки, Анита пела о «страстных и пряных ночах». Поклонником Мэри Зеро у Шельм числился Танно Риккен, а брат за него охотно и весело отлаивался от шуточек в адрес «естественной мужской страсти защитить и обогреть». Магне, без которого не обходился ни один треп «о бабах», полагал, что если есть пара нежных бедрышек, то прочее зависит уже только от систем наведения. Впрочем, эскадрилья давно уже была в курсе насчет валькирии его собственной мечты. Блондинка его роста, на каблуках-платформах, в коротком облегающем платье — непременно голубом! — мускулистая, с резкими движениями и непременно — непременно! — с длинными волосами, забранными в «хвост». Магне до мелочей продумал образ вожделенной богини — а Содд уверял, что даже и реплики за нее! — и даже уверения, что блондинки дороги" и даже комсостав стоит за ними в очередь, не могли сбить его с взятого курса.
