Так просто. Так много.
— Что ж сразу-то не сказал?
— А что б сказал? Здравствуй, вот он я? Нравлюсь?
— Ну, — Натали приоткрыла один глаз, — прежде ты тоже был очень даже… ничего. Но сейчас… ты так хорош, просто нет слов.
Тут выдержка ей изменила, пришлось на несколько секунд уткнуться носом в полотно компенсатора.
— Жизнь бы сменял на час в мужском теле, — буркнул Назгул. — В здоровом. Все равно в чьем… Милая, у меня ничего не осталось для тебя. Ну, пожалуйста, не плачь. Представляешь, что напридумывают про нас механики?
— В мусор твоих механиков. Не мешай.
— Ладно, как скажешь. В мусор — так в мусор.
— Ты меня видишь?
— Угу.
— А… как?
— Короткая стрижка тебе идет.
— А красный нос, очевидно, нет. А как ты меня… чувствуешь?
— Ну… — Назгул, очевидно, смешался. — Я, эээ… фиксирую изменения температуры, влажности, пульса. Я — прибор.
— Я люблю тебя.
— Я чувствую тебя всю.
— И, скажем, вот так? — Натали запрокинула руки за голову и, осторожно, но вполне осознанно провела ладонями по внутренней поверхности блистера. — Каково это? Ну?
В наушниках явно выдохнули сквозь стиснутые зубы. Хоть плачь, хоть смейся, но… бог ты мой, доколе ж можно плакать?
— Я, признаться, уже и думать себе запретил о любящем прикосновении. Убедил себя до полного морального износа довольствоваться механиками… с отвертками… ну в лучшем случае — со смазочным шлангом. И поощрительным похлопыванием по броне.
— Не нравится тебе, когда хлопают?
— Ууу… не переношу амикошонства! Обзавелся комплексом с некоторых пор.
— Буду знать.
Натали, не открывая глаз, нашарила винт регулировки и максимально отклонила спинку назад, закинула руки за голову, приняв расслабленную позу.
— Это единственное место, где мне хочется быть. Поговоришь со мной?
— Я хорошо знаю это кресло, — заметил Назгул. — Больше трех часов в нем пролежать трудновато, поверь мне. Было дело, мы не вылезали из кокпитов сутками. Если есть возможность отдохнуть — тебе стоит отдохнуть.
— Угу, — Натали потянула вниз «язычок» молнии. Наушники прошептали: «Bay!», и она затрепетала вся от прорезавшихся в голосе Назгула низких бархатных нот. Таких знакомых, таких мучительно близких, осязаемых, как прикосновение, что сама собою выгнулась спина.
— Весь мир там, снаружи, не даст мне большего, Рубен.
— Я буду добиваться, чтобы тебя отсюда убрали.
— Ты… — она приподнялась на локте, мысленно сплюнув от досады. Бессмысленный жест, продиктованный единственно желанием заглянуть в глаза. — Даже и не думай. Зачем?!
— Это не место для женщины, во-первых. И это тем более не место для моей женщины.
— Спасибо, конечно… Но смысла в этом нет. Ты им внушаешь, скажем так… опасения. Они расценивают меня как элемент контроля.
— Как фактор жесткого шантажа! — взвился Назгул. — Что, они думают, ты можешь меня блокировать?
— Уже нет. Впрочем, даже если ты своего добьешься, это не значит, что меня спишут вниз. Пересадят на другую машину, только и всего. Мы ничего не можем тут изменить. Прошу тебя, не думай об этом сейчас. Ну… почему ты молчишь?
— Веду оживленный диалог с самим собой. Убеждаю, что во мне нет ни единой органической молекулы.
— Убедил?
— Неа. А вот скажите-ка мне, леди, на какой такой случай людьми придумано словечко «извращение»?
* * *
Как я с ней на вираже,
в штопоре и неглиже…
Олег Ладыженский, специально для нас
Перенос военных действий во «внутренний пояс» имел и некий положительный результат, который стал явным только тогда, когда отчитались флотские аналитики. Уроды больше не осмеливались рисковать крупными кораблями класса АВ. То ли у них и впрямь немного было кораблей-маток, то ли на них концентрировалась их тыловая и производственная жизнь. В последний раз атака была совершена с помощью крейсеров, способных перевозить с собой не более одной эскадрильи. Это позволило захватчикам нанести по «железному щиту» Зиглинды несколько чувствительных ударов на большой площади. Однако компьютерное моделирование траекторий нападавших, от пунктов выхода из гиперпространства до места, где их встречали имперские ВКС, позволило выделить некие ключевые точки, и сейчас все вычислительные мощности флота были задействованы для расчета координат базирования противника.
Космическую войну нельзя выиграть на своей территории. А у истребительной авиации появилось еще одно дело: минирование «троп» противника. С точки зрения Натали — легкое и веселое занятие.
Правда, сейчас все ей казалось простым: она чувствовала себя совершенно счастливой. Непродолжительное, но значимость событий редко определяется их длительностью. Знай себе, лети по прямой в черной пустоте, почти не вслушиваясь в переговоры — их есть кому фильтровать — да время от времени по сигналу Лидера отстреливай с пилонов самонаводящиеся мины.
Каждая Тецима несла их две. К точкам подползали тихонько, на баллистической орбите стараясь светиться по минимуму, а потому не включая даже маневровые, и вывешивали сеть, которая оставалась безгласной, пока в поле ее досягаемости не появлялась цель. Маломощные движки на стандартных детекторах почти не отражались. Тогда по внутренней связи рой выбирал главного, и уже тот начинал наводить всех. В случае же сбития вся процедура выборов повторялась: таким образом, парализовать интеллектуальный центр было невозможно.
Назгул, разумеется, не мог летать младшим номером в эскадрилье. Ни один сколько-нибудь разумный комэск не оставил бы его, со всей его потенциальной мощью, ведомым у Джонаса. Смекнув эти обстоятельства, Гросс вышел на Тремонта, тот, пребывая в состоянии непрерывного очумения, выделил пилота из резерва, и Шельмы стали первой в истории флота эскадрильей, летающей втринадцатером. Место Назгула было сбоку, он сам себя координировал и мог не подчиняться приказам Лидера, если видел иное эффективное решение. Так они с Гроссом между собой договорились. Комэск признал исключительность приданного ему средства безоговорочно. Командовать им невозможно. Командовать ему — немыслимо.
Обнаружилась в феномене Назгула и обратная сторона. Никто теперь не признавал Натали за пилота. Мэри-Лиис и подобные ей, при всех своих анекдотических промахах были теми, кто сам держится за рычаги и жмет гашетку. Натали звалась теперь «девчонка Назгула». Тысячи глаз придирчиво оценивали ее стройные ножки и плоский животик, и всем без исключения было дело: что они там с Назгулом вытворяют, и главное — как?
«Пристрелите меня, я тоже хочу такую на колени!»
