Ким еще помолчал. Между ними происходило нечто, заставляющее его воспринимать ее серьезно. Имоджин даже затаила дыхание.
— Смогут. Наверное. Но боль — она всего лишь боль. Одну только смерть не исправишь. Я понимаю, для такой птахи, как ты, это выглядит по-другому. И может быть, мне не удастся тебя убедить. Да и хорошо, если бы не пришлось. Однако даже если они возьмутся резать тебя на кусочки — слышишь? — они сдохнут раньше, а ты по. ним пройдешь.
Имоджин приподнялась на локте.
— Ким, — сказала она. — Надобно сделать так, чтобы ты не проливал кровь из-за меня. Ты можешь… умереть, и я останусь в этом жутком лесу одна без всякой помощи.
— Тогда твоя нога заживет.
Тут почему-то обоим наконец стало смешно от собственной велеречивости.
— Ну, — он поглядел на нее, весело прищурившись, — это если не будет другого выхода!
Ойхо, напротив, наслаждался возможностью не думать ни о чем, а только летел по золотому склону меж белыми березами вниз, как пущенная стрела. «Бух!» — обрушивался в кусты. «Хлесть!» — вырывался оттуда.
«Шлеп!» — прямиком по воде. Только ветер в ушах свистел. Хотя не было никакого ветра. Это всего лишь сам он с такой скоростью двигался вперед.
Возможно, поэтому он и допустил оплошность. Выкатился из зарослей в аккурат на двух приглушенно ссорящихся оборванцев. Вели они себя тихо, а сам он был ослеплен мельтешением света и тени. Успел заметить лишь, что оба уже хватались за ножи, но отскочили в стороны, огорошенные его появлением на сцене. Выглядели они не просто недобропорядочно, но… Ойхо, открыто гордившийся тем, что не страшится никого из ходящих по земле, в нерешительности отступил на шаг, словно поближе к спасительным зарослям. Морды были заросшие, посеченные старыми шрамами и исполосованные свежими царапинами. Лохмотья запятнаны бурым, а уж выражения лиц!.. Такие лица, по мнению мальчика, бывают у тех, кого долго и ожесточенно пугают и наконец допугивают до смерти.
— Эй! — Голос, окликнувший его, был под стать лицу. — Вертайся. Не то хуже будет.
«Ага! Щас! Вот только догоните!» — едва не брякнул Ойхо, но на самом деле он понял уже, кто они такие.
Благонамеренные поселяне в этих местах не бродят. Благонамеренные поселяне в эту пору заняты страдными хлопотами. Он мог сигануть в кусты, и поминай, как звали, потому что эти не знали покоя несколько ночей, дрались, были ранены, бежали, едва сглодав где-то под ветвями черствую корку и, судя по обезумевшему выражению лиц, получили свое от Чертова леса. Сейчас неожиданно стало важно, кто он сам есть такой. Каков его статус в глазах подданных, отца и, что существенно — в своих собственных. Крут ли он только за чужой счет?
Ойхо замер на месте, уже практически повернувшись к ним спиной. Потом медленно обернулся, позволяя обоим с опаской подойти ближе.
— Ты, парень, кто?
— Козу ищу! — неожиданно для самого себя соврал Ойхо, выгадывая время. — С обломанным рогом и черным пятном на глазу. Не видали, дяденьки?
«Дяденьки» переглянулись, недоверчивым хором переспросив:
— Здесь, что ли?
— Так в других местах уж повсюду смотрел. Мож ногу сломала, или в кустах…
Тот, что пониже, нервно хохотнул. Если бы у Ойхо были такие желтые кривые клыки, он бы поостерегся их показывать. И запах. Дохлятину они, что ли, жрали?
— Ну, коли до сих пор не отыскалась, считай, слопал ее, кто поудачливее тебя. Я бы, — последовал звонкий хлопок по пустому брюху, — не отказался. Мы козлятины давно не видали, а, Гисп? Да пока до вертела дойдет, и еще бы на что сгодилась.
Может, он надеялся исторгнуть у Гиспа нервный смешок, однако тот стоял молча, сверля Ойхо взглядом из-под тяжелых бровей. Под этим взглядом юноша сделал шаг назад. А когда Гисп соизволил наконец раскрыть пасть, то произнес:
— Зенки раскрой, болван. У него нож.
Ложь не прошла. Пусть Олойхор был одет в перепачканную льняную рубаху и обтрепанные снизу штаны, как всякий подросток его лет, чуточку выросший из своего снаряжения, а также в простые, уже достаточно разбитые чуни, недаром домашние твердили, что его не выдать за простеца даже голым. Он был принцем от макушки до кончиков ногтей на ногах. И уж конечно, на деревенском козовладeльце или подпаске не могло быть ни ремня с пряжкой, ни ножа в украшенных бляшками ножнах на нем. И теперь спор между дерганым болтуном и его молчаливым внимательным верховодом Гиспом — а что-то в его повадке заставило Ойхо заподозрить того, кто до недавнего времени отдавал приказы, — мог идти лишь о том, ценен ли знатный мальчик в качестве залога их безопасности или же опасен, как свидетель, видевший их живыми и способный описать.
Они пошли на него одновременно, чуть пригибаясь, на полусогнутых ногах, как голодные звери, готовые к прыжку, и Ойхо в последний момент уголком отстраненного сознания отметил отпечаток безумия, пятнавший их искаженные лица.
У них ведь тоже только ножи. Всего лишь. Ойхо сощурился и нога расставил покрепче, убедившись, что они пружинят. Он мог бы кинуться в бега, против них он был сущий олень.
Ему не хотелось. В ответ на недвусмысленную угрозу «пастушок» тоже вынул нож. Рано или поздно сыну его отца все равно придется разбираться с опасным отребьем. Почему не начать сейчас?
У него был свой собственный хват, при котором рукоятка ножа свободно лежала в раскрытой ладони, придерживаемая большим пальцем. Достаточно толчка, чтобы нож взмывал с ладони, как птица. И, что немаловажно, заметить момент толчка никто практически не мог.
Глаза Ойхо чуть распахнулись, а рот приоткрылся на резком выдохе, когда когти выпущенной им «птицы» впились в горло того, кто оказался к нему на полшага ближе. Не Гисп, другой. Разбойник остановился в траве, доходившей ему до бедер, попытался сделать еще шаг, запнулся и упал, хрипя и булькая, лицом вниз. Руки его скребли землю, но обрывали лишь траву. В конце концов, едва ли это было больше, чем он заслужил, и уж наверняка милосерднее, чем заключение в земляной яме, мучительное дознание и последующая публичная казнь.
Обезоруженный, Ойхо тем не менее обернулся к противнику, оставшемуся в живых. Кругом валялось достаточно палок, а палка в обученных руках — это почти копье. Ну, или копье — почти палка. В частности сейчас Ойхо вдаваться было некогда. Кроме того, при нем оставались руки и ноги, и молодецкая сила била в нем, ища выхода.
Однако тот, второй, не спешил нападать на неожиданно опасного мальчишку, а пятился слегка, не выпуская Ойхо из виду и в то же время вслепую шаря растопыренной пятерней по простертому в траве трупу. Сперва Ойхо предположил, будто тот спешит завладеть его брошенным ножом. Как будто это дало бы нападавшему фору, и сам бросил взгляд кругом, торопясь выбрать себе оружие для следующего эпизода.
Однако Гиспа интересовало не оружие. Его грязная исцарапанная лапа сомкнулась на неприметном кожаном кисете, висевшем у покойника на горле. Для чего ему, разумеется, пришлось перевернуть труп ногой. Гисп оборвал шнурок и сунул находку за пазуху, сверкнув на мальчишку быстрым взглядом из-под нависших бровей. Ойхо не сводил с него глаз, легко подавив позыв к тошноте, вызванный его первым в жизни убитым. Неженок тут не было. Расслабление сейчас было бы смерти подобно.
