– Послушай, Гуен, – крикнула мона Сэниа, заглушая свист воздуха, рассекаемого кожистыми крыльями ее коня, – а если бы ты хотела свить гнездо – где бы ты это сделала?
Желтые солнечные глаза уставились на принцессу холодно и бессмысленно. Ах да, она ведь понимает только зычные команды, к которым приучила ее Таира… Но в следующий миг тугие белые перья сложились так, что птица стала похожа на наконечник громадного копья, направленного безошибочно на левый передний мыс. Конь едва поспевал за нею. Шелест игольчатых лап под его брюхом, потом отвесный обрыв с четкими уступами ступеней и обломки легкого мостка, переброшенного на островок, отделявшийся от массива суши во время прилива. Вогнутая верхушка конусообразного мыса была пестрой, словно ее забрызгали краской с кисточек Ардиени. По краям что-то настораживающе поблескивало.
Это место было миниатюрной копией Бирюзового Дола – радужная плошка не более тридцати шагов в поперечнике. И с какой-то сероватой дырой посередине.
Копь сложил крылья и следом за Гуен бережно опустил свою всадницу на многоцветный ковер. Не сходя с седла, она огляделась.
Пегая пелена, устилавшая впадину, оказалась безобидным мхом, а глинистая масса в середине – разрушенным свяничником; у солнечной стены был сооружен каменный навес из плитняка, в глубине которого виднелся нетронутый временем алтарь из белого камня, не загаженного ни плесенью, ни лишайником. Золотая фигурка свянича тускло мерцала в тени каменного козырька. Это место было священно, но не вызывало ни трепета, ни благоговения – здесь было просто тепло и покойно. Пушистый, завораживающий своей шелковистостью мох так и манил ступить на него босыми ногами, и, опустившись на него, можно было бы часами предаваться неспешным и несуетным мыслям. Но вот заниматься любовью здесь было бы просто неловко – уж слишком царственно и равнодушно взирало на гостей золотое жуковатое существо, забытое здесь много десятилетий назад.
– Спасибо, Гуен, – сказала мона Сэниа и, перегнувшись с седла, впервые рискнула погладить тугие белые перья.
* * *
Поздно вечером, когда, уложив малышей, мона Сэниа ожидала мужа, в притемненных спальных покоях зазвучал голос. Он то утихал до едва различимого шелеста, то резал ухо пронзительными металлическими нотами – так всегда бывает, когда звуки пересылает кто-то другой. Это было естественно Ких никогда не слыл виртуозом в области передачи голоса.
Поразило мону Сэниа другое – какая-то несвойственная Юргу потерянность.
– Мне придется немного задержаться… Ты понимаешь, это очень нужно…
– Что со Стаменом? – перебила она его.
– Со Стаменом? Со Стаменом все в порядке… То есть так же. Просто мне нужно слетать на космодром. Киху передали картинку по видеосвязи, он меня перебросит.
– Что…
– Сэнни, я не знаю, что будет. Вернусь – расскажу.
– Я сейчас возьму Юхани и буду рядом с тобой.
– Ох, только не это!
Она отшатнулась, точно ее ударили. С трудом разжала губы:
– Юрг, это… женщина?
– Да, да. О черт, все слова из головы вылетели… Юшку береги. Я скоро.
И – все. Тишина.
Она подняла с пола походный плащ, зябко закуталась. Впервые ее муж был в беде – и оттолкнул ее, когда она захотела встать рядом. Маленький кораблик, служивший им спальней, позволял сделать всего шесть шагов вперед – и столько же назад. Так она и металась, взад – вперед, налево – направо, точно жучок-водомерка на тихой заводи, пока в соседнем шатровом покое не раздался едва уловимый серебристый звон.
Сэниа замерла и вскинула голову – ее насторожила неопознаваемость этого мелодичного, совсем не опасного звука. Не оружие. И не посуда. Музыка?
Она выхватила из-под подушки маленький десинтор (на одной планете с крэгами жить – с оружием не расставаться!) и, загасив светильник, осторожно выглянула в соседнюю комнату – там, в плоской серебряной чаше, забытой на столе, наливалось живым свечением небольшое перламутровое яйцо, и жуки-фонарщики, не решаясь приблизиться, пугливо кружили над ним.
* * *
Юрг вернулся только к полудню – измотанный, растерянный и виноватый. Сразу прошел в детскую, даже не заметив Кукушонка, настороженно оберегающего свое яйцо, уселся прямо на пол возле колыбели, свесив руки между колен. Поматывая головой, словно пытаясь отогнать от себя кошмар прошедшей ночи, проговорил:
– Вернулась жена Стамена. – Мона Сэниа поняла, что он не в силах произнести: «мать Таиры». – Из марсианской кругосветки. Я не мог понимаешь, не мог, не имел морального права взвалить на Стамена ЭТО…
Она поняла, что значит «это» – Юрг не позволил Стамену пройти еще через одну муку – рассказ о гибели дочери. Принцесса не могла понять другого: что такое «моральное право», но почувствовала, что сейчас не время для расспросов. Командору и так досталось. Она опустилась рядом с ним на ковер, прижавшись щекой и теплым обручем офита к его руке.
– Сэнни, – прошептал он едва слышно, – что нам делать, чтобы уберечь нашего Юхани?..
Принцесса сама задавала себе этот вопрос тысячу тысяч раз, но сейчас, когда он с таким отчаянием прозвучал из уст мужа, чаша ее материнских страхов вдруг переполнилась.
– Мы найдем Светлячка, – твердо проговорила она, подняв на Юрга потемневшие до черноты глаза, – и после этого Юхани всегда и везде будет с нами – в путешествиях, сражениях, любой беде и опасности. Принц трех планет не должен расти под моей юбкой!
И Юрг даже не удивился. Только пробормотал:
– Так ведь сколько еще придется искать…
– Кукушонок снес яйцо. Птенец подрастет быстро, Пы уже сейчас ни о чем другом не говорит, кроме того, как будет с ним нянчиться. Сейчас они с Флейжем пух собирают для гнезда.
– Где место нашли?
– Гуен подсказала – на Левопередней.
– Надо будет посмотреть. Пригони нам с Харром по кобылке…
– Я отослала Харра назад, – быстро проговорила она, опуская глаза. Что-то утомили меня его шуточки. Остроумие, уместное в конюшне, но не возле колыбели нашего сына.
Ого! Это была речь королевской дочери.
– Как это – назад? – не понял Юрг. – На Тихри?
– Надеюсь. – Мона Сэниа вспомнила абстрактное болото и невольно поежилась. – У него будет возможность попутешествовать по незнакомым землям. Ты недоволен?
– Нехорошо. – Юрг потер подбородок. – Я же обещал ему свой меч!
– У него один из лучших мечей из моей оружейной!
– Я обещал – свой.
– Пусть будет так – я ему переброшу и твой тоже. И еще дюжину. Для Тихри это – несметное богатство. А сейчас займемся гнездом.
– Знаешь, а ведь мы так и не слушали его песен…
* * *
Яйцо росло не по дням, а по часам, и в перламутровых переливах его нежной, чуть тепловатой скорлупы все явственнее проступали голубые оттенки то ли отсветы летнего моря, притихшего у подножия скалистого островка, то ли память о пронзительной, унаследованной от отца синеве глаз маленькой Фирюзы. Пыметсу, бессменно обосновавшийся под каменным козырьком, то и дело подсовывал под него невесомую пену гагачьего пуха, доставляемую с птичьего базара неугомонным Флейжем. Так же неотлучно находились возле яйца еще два стража: Гуен и Кукушонок. Все трое ревниво поглядывали друг на друга, словно каждый из них чувствовал себя единоличным родителем будущего птенца. В неистовой преданности Пы принцесса не видела ничего удивительного: младший дружинник, туповатый и неповоротливый всюду, кроме поля боя, вызывал легкие, хотя и не всегда безобидные насмешки собратьев по оружию, и вот теперь ему именно ему! – было поручено дело первостепенной важности: выведать название той звезды, возле которой находилась родина Шоео.
