— Алэл так ей и обещал, — едва слышно прошептала Ушинь, — но он не предусмотрел, что дети будут так похожи на отца, что правда неминуемо должна будет всплыть сама собой, рано или поздно.
— Что-что? — не поверила своим ушам принцесса. — Обещал? Так Алэл с ней договорился? И она согласилась?
Ушинь внезапно выпрямилась во весь рост, опустив руки, и замерла, точно соляной столб.
— Да, — медленно и невыразительно, словно читая древнюю рукопись, проговорила призрачная королева. — Отдавая ей в ленное владение один из своих островов, король Алэл сказал: «Взамен я возьму то, что у тебя не отнимется, то, о чем ты не пожалеешь, то, о чем ты не узнаешь». Он был прав в одном: от тебя действительно ничего не отнялось, ведь с твоим супругом каждый раз была ты, до кончиков смуглых пальцев — только ты… Мой Алэл был хорошим волшебником.
26. Черная полоса, белая полоса
Такое бывало только в далеком, почти невспоминаемом детстве: накатывал ужас, ледяной и обжигающий одновременно, и какую-то долю мгновения казалось, что его можно оттолкнуть обеими руками, как снежный ком, и зажмуриться, и твердить крохотное беспомощное заклинание: «… это не со мной, с кем угодно, но только не со мной…»
Она открыла глаза и увидела себя в полумраке своего шатрового покоя, и ватный, неживой шорох-шепоток еще катился вдоль стен: «это не со мной…» Все было на самом деле, и не в игрушечном мирке детских ужасов, и не с кем-нибудь, а именно с нею, ненаследной принцессой Джаспера. Один, нелюдь полуночный, наигрался ею вдоволь и решил, что пришла пора, наконец, уложить ее в свою лунную постель; а другой, безродный эрл с неприветной Земли, попросту, по земному, взял и переспал со всеми колдуновыми девицами… Ну, не со всеми, но какая разница?
И не опустилась на дно морское зеленая Игуана, муж мой, любовь моя, и не засветилось солнце черным светом.
Ее и раньше охватывал беспредельный ужас, бывало такое — когда на Тихри исчез крошечный сын, или в золотом колодце, где она ощутила себя замурованной заживо; а то и совсем недавно, в первую свою встречу с Нетопырем, когда под клейкой пленкой лунной поволоки не осталось воздуха для дыхания… Но тогда каждый раз маячил крохотный лучик надежды, который можно было поймать на ладошку, как светлячка. И вот впервые в жизни она стояла перед тем, что непоправимо.
— Фируз, — негромко и очень-очень спокойно позвала она, поднимая руку.
Но ничего не произошло — послушная голубая птица впервые не отозвалась на ее призыв. Непривычная тишина заполняла шатер, ни шороха, ни дыхания. И только легкое движение воздуха, словно приподнялись крылья — и тут же опустились.
— Кукушонок, ты? — Снова взмах крыльями, но никакого перламутрового проблеска в этой безрассветной тени. — Где Фируз?
— В одном из замков Равнины Паладинов. — Кто позволил ему?..
— Его унесли тайком.
Так. Этого еще недоставало:
— Сейчас я велю…
— Нет. Ты сделала его причастным к чародейному убийству. Теперь здесь ему не место.
Она вдруг почувствовала, что у нее нет сил на то, чтобы выяснять — кто, где, когда и в чем еще виновен. Сейчас все ее существо было подчинено одному, но уж на это, она знала твердо, сил у нее хватит.
Она повернулась на каблуках и, больше не заботясь о бесшумности своих шагов, на негнущихся от усталости ногах направилась в спальню. Ей вдруг показалось, что она переставляет себя с одного места на другое, точно фигурку на шахматном поле…
Никого. Одеяло и подушка на полу, вещи раскиданы, словно эрла Брагина поднял с постели гром небесный. Через овальный проем было видно, что и детская пуста. Почти безразлично она отметила, что Харрова крикуна тоже не слышно. Что-то произошло, не исключено, что — чрезвычайное. Но неизменное шестое чувство подсказывало ей, что и оно относилось к разряду бед преодолимых.
Она вылетела на луг. На расстоянии вытянутой руки уже невозможно было хоть что-нибудь разглядеть, потому что мохнатая туча, приминая почерневшие колокольчики, улеглась прямо на землю и теперь укладывалась поудобнее, отираясь о стены и рождая в своей глубине игольчатые искры. Звать кого-нибудь в этом глухом кисельном мареве было бесполезно, и оставалось только проверить караулку.
Здесь, слава вселенским небесам, все было в порядке: Ю-ю с Фирюзой в уголку, на меховых плащах, ворошили книжки с живыми картинками — замурзанные, значит, сытые. Свянич с заспанным Шоёо в десять лап кормили из рожка Эшку — под присмотром аккуратного Борба и на расстоянии, безопасном для замшевых штанов дружинника.
— Где все? — отрывисто спросила мона Сэниа.
— Все в замке. — Борб вскочил на ноги, одергивая камзол.
— Замок пуст. — Ей и в голову не приходило, что он может иметь в виду их пустеющий дворец на Равнине Паладинов.
Борб повел плечами — поежился. Командор, улетая, велел ничего не говорить жене, но вот она стояла молча, в жестком платье из аметистовой парчи — в цвет глаз; но только сейчас они были совершенно черными, чуть не в половину истончившегося смуглого лица, от которого и остались-то еще высокие скулы и прочерк сжатого рта; и в руке, твердости которой позавидовал бы любой из дружины — уж никак не подходящий к парчовому платью меч. Вот и попробуй, промолчи. Последнее это дело — иметь двух командоров разом…
— Все в замке покойного эрла Асмура. — проговорил он с невольной завистью — вот где он сам хотел бы сейчас находиться, там ведь такое…
А принцесса окончательно потеряла дар речи: мало того, что ее супруг предал ее как жену, как возлюбленную; он еще и лишил ее рыцарской чести, нарушив клятву, которую она дала венценосному крэгу за них обоих.
— Да они все не в первый раз там собираются, — поспешил оправдаться Борб, видя, что принцесса застыла, точно изваяние из неведомого на Джаспере камня с колдовским названием — чароит.
Мона Сэниа молчала, как человек, которому уже все равно. Борб вздохнул — похоже, что придется чистосердечно признаваться во всем… и за всех.
— А, да что там, — проговорил он с отчаянием. — На рассвете вернулись Пы с Паянной, шептались долго на лугу, да молния их разогнала. Да, видно, долбанула она его малость по черепушке, после чего умыкнул он Фируза, как ему обещанного, и отбыл в отцовский замок, заявив себя напоследок верховным судией. Батюшка, надо полагать, наконец-то врезал дуба. Так что теперь он нам не чета.
Да, это по законам Джаспера — получая высшую должность, теряешь прежнюю, так что он с этой ночи больше не был ее добровольным служакой. Но крэга, так необходимого для вступления в должность, ему позволяли взять только однажды, да и то лишь для утешения недужного родителя. То, что красавец Фируз предназначен ему на всю оставшуюся жизнь, Пы просто выдумал… или Паянна нашептала.
— Он презренный вор, — хриплый голос принцессы прозвучал как приговор.
