— Так ему командор и передал, через Эрма. Велел вернуть, что прихватил — и птенца, и ожерелок хрустальный. Только ответа не было — видно, припрятал. Сквалыга известный! Тогда командор и вызвал его на поединок. Теперь уж этому сиволапому не отвертеться — ежели он не ответит на вызов, ему зачтется поражение, и — ку-ку придворная должность!
Все правильно, ибо закон гласил: из какого уголка ни был бы послан вызов, верховный судья обязан прилететь туда и сразиться с безрассудным смельчаком, заранее обрекающим себя на гибель. Раньше таких практически не находилось.
Но закон подразумевал, что это будет не просто уголок, а земля Равнины Паладинов. Он не действовал на других планетах и, надо полагать, на Лютых островах — тоже. Вот почему Юргу и пришлось перенести место поединка на запретную для него территорию.
Но командор не имел права этого делать. И тем более — не в первый раз.
— Он не смел ступать на землю Равнины… — процедила она вслух.
— Так вокруг замка давно уже нет земли, — заговорщически ухмыляясь, сообщил Борб, по простоте душевной полагающий, что если скажешь «а» и прибавишь «б», то затем не грех перебрать и все оставшиеся буквы алфавита. — Командор и не собирается драться на королевской земле, он сейчас стоит на золоте. Голубом золоте Лроногирэхихауда. Он готовил сюрприз…
Что ж, сюрприз будет. И не когда-нибудь, а сейчас. Она наклонилась над Ю-ю, целуя его в соломенный завиток на затылке, и в следующий миг уже парила в теплой вышине летнего неба Джаспера, ее зеленого незабвенного Джаспера. Далеко внизу коробились черепичные крыши старинного замка, от парадных ворот которого начиналась сверкающая голубизной лестница, которая, полого сбегая от одной террасы к другой, оборачивалась лазоревым потоком; растекаясь по окрестностям, он затоплял конюшенный двор, садовые дорожки и половину турнирного поля.
На средней, самой широкой террасе, где когда-то (черные небеса — несколько веков назад!) они с Юргом и его названым братом Юхани пили утренний кофе, сейчас двигались две фигурки, с высоты кажущиеся крошечными, точно живые картинки из детских книжек. Еще несколько также неотличимых друг от друга силуэтов прилепилось к перилам лестницы, и только одна жирная клякса чернела на середине ступеней, выше всех.
Мона Сэниа возникла за одной из порфировых колонн, что сторожили вход в ее замок — незаметно для тех, кто сейчас был слишком поглощен поединком. Она замерла, плохо представляя себе, сколько же придется ждать; как никто другой она знала, что это поединок равных, и тянуться он может до бесконечности: эрл Брагин неуязвим для заговоренного меча новоиспеченного судьи, во всяком случае, пока в его жилах течет хоть капля крови, околдованной живою водой; а разжиревший Пыметсу непобедим благодаря чарам, кем-то и когда-то наложенным на переходящий по наследству меч.
По тому, как замедлены были движения сражающихся, стало очевидно, что поединок длится уже давно; каждый из противников определил для себя наиболее выгодную тактику и теперь тянул время, прекрасно понимая равновероятность победы и поражения, зависящих от какой-нибудь непредвиденной случайности. Пыметсу, полагаясь на сокрушительность своего удара, надеялся если не поразить, то хотя бы сбить своего бывшего командора с ног; тот, в свою очередь, больше доверялся технике боя, усвоенной на далекой родине, которую он за эти годы передал всем дружинникам за исключением как раз этого увальня Пы, обремененного природной ленью и чрезмерной уверенностью в своей легендарной силе.
Зловещий двуручный меч экс-дружинника вспарывал летний воздух даже не со свистом, а с каким-то всхрапом — и, как правило, мимо; командор вполне беззлобно целил в его правую руку, полагаясь на то, что выпавшее из нее грозное оружие станет знаком поражения. Он кружил и отскакивал, заставляя многопудовую тушу, закованную в душную кольчугу, делать глубокие выпады; Пы обливался потом и зверел на глазах.
Зрители, расположившиеся, как в амфитеатре, на ступенях лестницы над ними, обменивались небрежными репликами — Флейж и Ких у перил справа, старшее поколенье, Эрм и Дуз с Сорком, слева. Для них, как и для принцессы, равновесие сил было очевидно, и тем интереснее было ждать той непредсказуемой оказии, которая, как никто не сомневался, позволит командору надрать задницу этому возомнившему о себе борову. Так что ставки были пять к одному — Паянна, высившаяся, точно варварское идолище посреди античной лестницы, несомненно, болела за любимца.
Мона Сэниа, чей взгляд сверху невольно упирался в ее широченную черную спину, одна оставалась безучастной, словно превращенная в одну из когда-то живых статуй Ала-Рани; из всех доступных человеку чувств у нее оставалось только зрение. Ни боли, ни горя, ни мысли. Окаменение. Все, что должно было произойти между ней и Юргом, касалось только их двоих, и ей оставалось ждать, ждать и ждать, сколько бы все это ни продолжалось, чтобы потом в последний раз остаться наедине друг с другом. Другого окончания поединка просто быть не могло — тот, кого она называла своим мужем, своей любовью, был огражден живой водою от колдовского меча.
Но она обойдется без волшебства.
А схватка между тем приобрела опасный характер: противники сцепились намертво, грудь на грудь, и разделяли их только скрещенные мечи и тяжелое дыхание, долетавшее даже сюда. Младший дружинник настолько превосходил своего командора в массе, что, повалив его, вполне мог бы попросту придушить — судя по налившимся кровью глазам, именно эту мечту он сейчас и лелеял. Но этого не могло и не должно было случиться — только она. одна она могла судить и карать эрла Брагина…
То, что произошло дальше, с трудом смогли различить даже зоркие кристаллы аметистового обруча: на какой-то миг рука командора разжалась, выпуская меч, и его пальцы, находившиеся в самой непосредственной близости от бычьей шеи новоиспеченного судья, рванули скользкую от пота хрустальную нить, так что звонкие бусины зацокали по доспехам, зазвенели на голубом золоте…
Пы оттолкнул противника и замахал руками, стараясь поймать хоть одну — меч помешал, так что непобедимый богатырь земли джасперианской поскользнулся и рухнул на полированные плиты, как куль с жеребячьим овсом. Командор, успевший подхватить свой меч раньше, чем тот коснулся земли, не выдержал и демонстративно шлепнул Паянниного любимчика плашмя по кожаному заду.
Бывшие товарищи по дружине благодушно заржали, но преждевременно: Пыметсу оружия из рук не выпустил. Командор отступил на несколько шагов, давая поверженному противнику время подняться; утерся левым рукавом — хоть и был в одной рубашке, но тоже взмок. На белоснежном батисте сразу же появилось серое пятно… розоватое… пурпурное. На такую мелочь ни он, ни славная дружина и внимания не обратили — естественно, прижался к собственному мечу, когда судейский сынок навалился по-медвежьи. А командорский меч всем известен — приложишь ладонь к лезвию, так оно само в плоть и вопьется. Старинный закал.
Никому даже в голову не пришла крамольная мысль: а что, если в жилах Юрга не осталось больше ни капли крови, зачарованной живою водой? А рано или поздно такое должно было произойти, ведь в каждое посещение Земли он щедро делился со всеми безнадежно больными собственной кровью, восполняя ее искусственной…
