— Не знаю даже. А мне вот кажется, что нет счастливее нас. Вечно странствовать по свету и дарить всем тепло родного очага, поддерживать это пламя любви и добра, — что же можно придумать лучше?
— А ты — поэт!
— Ну не тебе же одному частушки да прибаутки сочинять под балалайку…
Настасья улыбнулась, а Никодим в ответ просто посмотрел в ее огромные глаза и понял, что вновь начинает тонуть в них…
Так сидели они долго-долго и рассуждали об этом странном и сумасбродном времени чудес, а звезды над ними подмигивали в такт какой-то вселенской музыке чувств. Им было хорошо, и аура любви и добра заполняла весь новый дом Василия. А больше ничего и не надо было — просто немного настоящей любви и добра, дарящего надежду.
Хорек Василий пришел в свой дом только под вечер. Войдя в просторную гостиную на исходе тяжелого дня, он был немало удивлен, увидев за столом удивительных гостей — двух магических персонажей, один их которых играл на балалайке и пел какие-то странные строчки:
Домовые, ведьмы, лешие — это русская душа.
Эх, родимая сторонушка — как была ты хороша!
Выйду за околицу в тихий час ноч́и —
Ведьмина зазнобушка, доставай ключи…
Василий сообразил, что это и есть вызванные из чужедальней земли под названием Московия. Точнее, один из них определенно должен быть домовым.
— Вы, наверное, из разряда домовых? — неуверенно спросил Василий. — Ну как вам мой новый дом? Вот завелась в нем некая несуразность, просто беда.
— Эх ты, — весело проговорила домовенок, — разряд это в розетке, в мире людей. Да в ваших местах их и нету совсем, ни разрядов, ни розеток… Мы дом твой обживаем.
И нет тут никакой несуразности, просто не хватало тепла и света. Бывает.
— Ну, как мой дом обживается? — поинтересовался Василий.
— Трудно. Любви у тебя тут тоже явно не хватает. Построили наспех без всякого чувства и понятия. Вот что я тебе скажу.
— И что делать будем? К какому-нибудь консенсусу придем?
— Ты прости, ученая голова. Мы, домовые, по простоте своей таких напитков не принимаем совсем, тем более на работе. Ну поживем у тебя месяцок-другой. Любви будет больше. Любовь, она такая интересная штука — перетекает от одного существа к другому. Вот и мы — добавим любви, и твой дом наполнится ею до краев.
— Так дом-то совсем немаленький, как же он наполнится? Вижу я тут очевидное напряжение. Прямо антагонизм чувств и понятий.
— Я твоим мудреным словам не обучен. Вот только нет у чувств никакого антагонизма. Они или есть, или нет. Все просто. Ну а касательно дома не переживай. Мы постараемся, со временем обживем его. Дело привычное.
— Вот и славно, — проговорил Василий. Его уже охватило знакомое чувство приближающегося волшебства, и мысли уже были далеко-далеко, в новой коллекции загогулин.
Так с тех пор и жили они — домовые стали делиться любовью, а дом вроде приличнее стал себя вести. И жизнь хорька Василия начала понемногу налаживаться.
ИСТОРИЯ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Странный гость, или Летний сон
Однажды, в самый противный и тягостный пик отчаянной жары, когда наигравшееся в летние игры и согревшее жителей Архипелага Сказок солнце уже собиралось в другие миры, покидая видимый обитателям Дальнего Леса уголок голубых небес, произошло непонятное происшествие. Затейник и задира, самый молодой и потому практически неугомонный западный ветер из семейства Голдстрим принес своими невидимыми руками небольшой прозрачный шарик. Откуда он его взял и почему принес именно этим жарким летним днем, так никто и не узнал. Мало ли что придет на ум переменчивому западному ветру-сумасброду в период летнего разгула и почти постоянного солнцесияния!
Дневное светило, меж тем, устав от своей нелегкой миссии и окинув лес прощальным взглядом, заметило этот подарок ветреного посланца небес. Это круглое и холодное нечто вызвало у него немалое удивление. Шар и правда чем-то заинтересовал усталое светило, вроде бы уже собиравшееся покинуть лесные просторы. От внимательного взгляда жаркого летнего солнца прозрачный шарик быстро растаял и превратился в ручеек, побежавший к манящему прохладой, глубокому и холодному даже в разгар самого жаркого дня Серебряному озеру. А на месте шарика возникло какое-то странное существо.
Дневное светило, само того не зная, освободило из ледяного сонного плена доисторического муравья. Был он по-доисторическому громаден, конечно в муравьиных масштабах. В наши продвинутые времена он все равно казался мелкоформатным. Надо ли говорить, что муравей тот ничего не знал о своей сравнительной мелкоформатности и невероятно гордился собою. Так и нес себя как древнее сокровище. Вот только у него почему-то раскалывалась голова, и он не понимал, где оказался.
Спал он так долго, что, проснувшись, ничего не узнал. За многие столетия его сна появлялись и пропадали целые виды животных. Возникали и превращались в пыль империи. Деревья и травы, звери, — все изменилось до неузнаваемости. Ему даже показалось, что он оказался в другом, может быть, потустороннем мире.
Стоял он стоял, смотрел вокруг. Наконец понял, что жив. А если так, то надо как-то устраиваться в этом странном мире.
Прошелся он по лесной дорожке, и вырвался у него какой-то странный звук, выражавший удивление и разочарование одновременно.
Оказался этот новый для него мир другим, мелкоформатным. Звери какие-то мелковатые, деревья тоже показались небольшими, но главное — нравы. Да, обмельчал звериный мир! На прогулках стараются не встречаться друг с другом, почти и не здороваются. Эх!.. С таким чувством глобального разочарования и топал муравей по лесной дорожке, думая о новом поколении с какой-то внутренней печалью.
И вот встретился ему очередной незнакомый маленький зверек, которого он просто хотел обойти стороной.
Но решил поздороваться, беда с этим доисторическим воспитанием!
— Здоров будь, путник! — поприветствовал прохожего муравей.
— Да и тебе бы особо не болеть, — ответил удивленный путник. — Ты кто же такой будешь, многоногий странник?
— Я Феофан, — гордо произнес муравей, — из славного и почтенного семейства гиппусов-муравьев. Я совсем недавно проснулся.
— Чудно это как-то, — проговорил путник, поправляя малиновый берет. — Время уже обеденное, а ты, существо из почтенного семейства, заявляешь, что только проснулся. Прямо природная несуразность средней паршивости!
— Вижу, ты мудреным словам обучен, — произнес Феофан. — Ты кто будешь такой? Похоже, из новых мелкоформатных зверей повышенной учености?
— Да что это ты такое сказал, сам-то хоть понял? Из каких это новых? — произнес Василий, а это был именно он, творческий персонаж Дальнего Леса. — Мы исконные грызуны. Я, правда, ваяю. Такая у меня жизненная стезя.
— Валяешь? Стезя? Это что за дело такое?
