— Эх, глух ты спросонья, Феофан из почтенного семейства гиппусов. Не валяю я, а ваяю. Творю, то есть, так. Живописую и леплю. Художник я по воле богов и священного дара небес. Вот оно как.
— Чудно мне все, — искренне удивился муравей. — Да не сердись ты, художник волею небес и случая. Просто мир изменился, пока я спал. В мои-то времена, были художники-наскалисты, да и те все шкурные. А таких вот, кто ваяет, совсем не было.
— Это как же — шкурные? — удивился Василий. — Неужели в цвет осенней неопрятности, диссонансов и коварства?
— Опять я ничего не понял что ты, божье существо, сказал. Но расскажу тебе о художниках нашего времени. Наскалисты они потому, что на скалах рисовали. Так оно заметнее, и на века. Мелом рисовали и прочим безобразием. Даже дождь не смывал их художества, так красиво было. Главное — из жизни всё. А они именно потому шкурные — что фасон такой был, похолодало у нас однажды. Пришло, понимаешь ли, всеобщее похолодание. Страшная беда случилась. Вот шкурами и накрывались. А когда совсем холодно стало, я и заснул. Проснулся уже здесь. Даже и не помню, как попал в эти места. А как проснулся, так и узнал, что у вас прямо противоположная беда — всеобщее потепление. Странные вы какие. Это же счастье, а не беда! Так всегда и бывает — тот, у кого есть счастье, никогда его не ценит. Вам бы замерзнуть, как мы! Вот тогда и перестали бы говорить о потеплении, а просто радовались, и всё.
— Я не думаю о всеобщих несуразностях. Похолодание, потепление. Суета все это. Да и земля у нас тут особая, сказочная. Я тоже не помню, как приплыл. А хочешь, пойдем ко мне в мастерскую.
— Давай, — согласился муравей, — я в этих местах все равно ничего не знаю. Буду изучать. Начну с твоей мастерской.
И они медленно пошли по лесной дорожке. Два странника в сказочном мире. У одного относительно недавно проснулся талант ваять всякие несуразности, а второй вообще сам по себе недавно проснулся, согретый солнцем.
Было у них что-то общее в судьбе. Вот и нашли они друг друга. Мало что случается совершенно случайно, особенно в Архипелаге Сказок, на извилистых тропинках Дальнего Леса…
В мастерской Василия Феофану понравилось. Тесновато, конечно, но уютно. Вот только творческий процесс он не сразу понял. Сложен и непонятен путь настоящего художника Василия. Особенно красив и страшен он в моменты истинного вдохновения, когда его посещает муза в облике напасти. Или напасть в облике вдохновенной музы — кто же их разберет.
Вот и в этот раз пришло к Василию что-то преобразившее всю его мелкоформатную природу и ужаснуло необычностью случившегося с муравьем Феофаном. Василия как будто хватил удар — он как сумасшедший принялся кромсать кожу и наклеивать кусочки странным образом. И в конце концов из всего этого безобразия и хлама получалось нечто, что всем вокруг нравилось. Может быть, и в самом деле было что-то художественное в этой несуразности. Феофан понимал, что он, наверное, за время своего сна значительно отстал от жизни. К тому же он догадывался, что всякий художник по-своему странен и несуразен.
Хорек Василий, приклеив восемь или девять кусочков кожи странной и разнообразной формы на сосновую кору, опустился в кресло. Он выглядел абсолютно счастливым, и муравей решил, что ему пора.
Покинув дом странного художника, который в пылу восторга от своего нового шедевра уже не замечал ничего вокруг, муравей побрел по лесной дорожке и наткнулся на одиноко стоящую избушку.
Подумал муравей, что это все неспроста, и решил зайти внутрь. Дверь неожиданно легко открылась, и он храбро шагнул в темноту. Но дверь сразу захлопнулась за его спиной, и у него появилось знакомое ощущение надвигающегося холода. Хотя в этот раз ему почему-то совсем не было страшно.
— Это кто же пожаловал ко мне? — произнес незнакомый скрипучий голос. В ту же минуту вся диковинная избушка как-то встряхнулась, и муравью показалось, что он куда-то мчится. Окна избушки заволокла кромешная темнота. Казалось, все падает в бездну. Но, к удивлению Феофана, через очень короткое время толчки прекратились, и дверь снова широко открылась.
Всю избушку залило ярким солнечным светом. Муравей распахнул дверь и обнаружил, что леса-то не видно, а прямо за дверью начинается сплошной белый ковер снега, который простирается до самого горизонта.
Муравью совсем не было холодно, но выйти на улицу он все-таки не решался. Феофан отошел от дверного проема и решил посидеть на лавке, потому что от красоты устаешь так же, как и от диковинного путешествия. И только ему удалось залезть на лавку и удобно расположиться на ней, на пороге появилось нечто. Оно было красиво своей чернобелостью и игрой перышек, блестящих в отсветах проникающих через открытую дверь солнечных лучей. Казалось, что незнакомое существо было одето в смокинг собственной конструкции.
Муравей понял, что смущало его в незнакомце помимо его очевидной мелкоформатности и черно-белого одеяния. Это было яйцо, которое тот нес с собой.
— Ты кто же такой будешь, существо с яйцом? — спросил муравей, оглядывая незнакомца и пытаясь понять, кто он. Существо очень походило на птицу, вот только крылья были смехотворно малы и не годились для полета.
— Я артист. Играю в этой непростой жизни соло. Оно изредка бывает веселым, но чаще печальным. Этот мир невесел, но разве нам дано выбирать?
— А я муравей. Я долго спал и не знаю птицу по имени «артист». Растолкуй уж мне все на простом и понятном наречии. Сложно мне тебя понимать.
— Глупый ты какой, — произнесло существо, — артист — это моя натура. Образ такой нерукотворный. Зовут меня пингвином Букасом. А это со мной Букас-младший. В проекте он пока еще, но скоро вылупится и покажется миру. Ему холодно, так что я и сижу с ним. Знаешь, посмотри за ним пару минут, я скоро приду.
— Вот оно что. Ну ладно, Букас в образе артиста, пусть твой младший полежит, кто бы он там ни был, — согласился муравей. — Не жалко. Вот только чудно как-то. Где я оказался?
— Это Северный полюс. Просто ты попал в наше представительство в Дальнем Лесу. Мы тоже магии обучены.
— Вот как? Магия — это здорово. Хотел я узнать… — начал было муравей, но понял, что существо по имени Букас уже исчезло, оставив прямо перед ним большое яйцо.
Муравей удивленно смотрел на яйцо и даже погладил его округлую поверхность. Вдруг оно зашевелилось, качнулось из стороны в сторону и медленно покатилось к двери, постепенно ускоряясь. Муравей одним прыжком оказался у двери и успел прегрдить ему путь за секунду до того, как оно скрылось бы за дверью избушки. Но показалось муравью, что пока яйцо катилось, что-то в нем сдвинулась и хряснуло.
С ужасом муравей наблюдал, что яйцо треснуло в одном месте, и сеточка морщинок быстро разбежалась по всей его поверхности. Муравей пытался удержать яйцо, но оно с треском развалилось на множество мелких кусочков.
Только Феофан начать сетовать и расстраиваться, что не удалось ему сохранить внешнюю яичную неприкосновенность, как заметил он небольшую загогулину. В следующее мгновение эта загогулина расправилась и превратилась в мелкоскопическое подобие птицы с клювиком и зачатками крыльев.
