— А ну, как басурмане? — спросил Жуга.
Крестьянин пожал плечами:
— Бог даст, авось успею. Не куришь?
— Нет.
— Это ты зря.
Первую копну — совсем маленькую, погрузили на телегу в два счета, и ехали теперь, удобно развалясь на прошлогоднем сене. Беженцев попадалось навстречу все меньше, дорога была тиха и безлюдна. Шварц отсыпался. Наверное, только на колесах он чувствовал себя в безопасности.
Крестьянин попался разговорчивый. Он был дородный, безбородый, с широким, плоским словно блин лицом, вот только бледным от зимы — не блин, а завчерашняя сухая мамалыга. Звали его Милан.
— Я тоже думал все пожечь сперва, чтоб туркам не досталось, — бубнил негромко он, задумчиво дымя своей пенковой трубкой. — Да только, думаю, зачем? Они, конечно, все больше на конях, да ведь трава уже проклюнулась. Значит, незачем, выходит. А мы ж скотину перегнали, ну а какая в городе трава? Прямо скажем — никакой… Дык значит, говоришь, не куришь?
— Нет, — ответил Жуга. Сам не зная, почему, он не переносил ни дыма табака, ни даже запаха его, и сколько ни пытался, приучить себя к нему не мог.
— Зря. А то — на вот, угостись. У меня и трубка вторая есть, и табачок. Наш табак, мягкий, не то что хунендарский горлодер. А вот турецкий табак, тот, значит, ще забористее будет. Они ведь трубку-то не курят. У них с водой такая штука, не то кулян, не то килян. Булькает… А ты не куришь?
— Нет, — сказал Жуга.
— Это зря.
Волы плелись, лениво смахивая мух хвостами, а Милан еще долго рассуждал о недостатках и достоинствах различных табаков, а также всяких трубок, люлек, чубуков, кальянов, носогреек и прочих дымокурных штучек, пока впереди не показалось чье-то крытое подворье. У двух телег суетились люди. Грузили бочки. За домом длинными рядами тянулись лозы виноградника. Милан откашлялся и сдвинул шапку на затылок.
— Тибор вино вывозит, — прищурившись, сказал он. — Вон, видишь — с сыновьями, значит. Да стойте, окаянные! — прикрикнул он на быков. — Здорово, Тибор!
— А, Милан, — обернулся тот. — Здорово.
— Вывозишь?
— Хрен тут чего вывезешь. Шесть бочек, вишь, вошло, да шесть еще осталось. И закапывать некогда. Отманы, ходит слух, уж у реки стоят… — Он сплюнул, почесал в затылке. — Выливать придется.
— Чего зря надрываться — турки сами выльют. Они ведь, говорят, вина не пьют.
— Не дам! — окрысился крестьянин. Ударил себя в грудь кулаком. — Я собирал, и сам вино давил! И чтоб какие-то турки… Мартынек!
— А? — старший его сын обернулся.
— Выбивай пробки! Черт с ним, с вином… Поехали.
Сыновья вооружились колотушками. Шесть пробок вылетели вон, и струи старого искристого вина с шумом хлынули на землю.
— Белое? — Милан сглотнул и облизал сухие губы.
— Прошлогоднего урожая.
— Дай-ка кружку, что ли…
Он наполнил кружку, отхлебнул, почмокал губами. Вздохнул.
— Не жаль тебе?
— Вина? Не жаль: бог даст, так новое зальем после войны, — махнул рукой Тибор. — А нет, так все одно пропадать… Вот виноградника, сил нет, как жалко!
По лицу его текли слезы.
Бертольд проснулся, потревоженный возней и стуком, и теперь, не веря собственным глазам, чуть ли не с суеверным страхом смотрел на крестьян.
Милан наполнил кружку снова. Обернулся.
— Ну, значит, это… будешь, травник?
Жуга взял кружку и долго стоял, прихлебывая терпкое вино и глядя, как стекает, впитываясь в землю, янтарный солнечный жир.
Стоял и вспоминал…
* * *
Тогда тоже лилось вино, лилось в бокал бесшумной струйкой, отсвечивая красным в отблесках каминного огня. Бертольд и Влана с кружками в руках сидели за столом, притихшие как мыши. За занавешенным окном сгущались тени. Было жарко.
Маг опустил кувшин на стол, и протянул бокал Жуге.
— Держи, — откинулся на спинку кресла. — Ну, что тебя интересует?
Жуга молчал, сжимая в ладонях нагретое олово кубка. Пригубил машинально, поморщился и поставил бокал на стол.
— Спасибо, что-то мне не хочется сейчас…
— Итак?
— Рассказывать, наверное, не нужно?
Маг закрыл глаза и долго молчал, а когда заговорил, то речь пошла совсем не о смерти боярского сына.
— В последние полгода, — начал он, — только три известия из мирской жизни всерьез меня заинтресовали. Вначале я не видел связи между ними… Теперь же, как мне кажется, такая связь видна. Ответь мне на мои вопросы.
— Если смогу.
— Смерть Михая Пелевешича — твоих рук дело?
— Нет.
— А мага по имени Тотлис?
— У меня была на то своя причина… — Он поднял взгляд на колдуна. — Ты хочешь отомстить?
— Я — не хочу. Другие могут, но не я: Рохобор всегда был мне противен. Значит, слухи о рыжеволосом ведуне — правда… Теперь второй вопрос. Разбуженные силы маяка в Галлене — это тоже ты?
— Наверное, я. Но только не в одиночку.
— Ага. Тогда понятно. Разбаш нашел-таки обратную тропу…
— Чего еще?
— Четыре зверя пробудились. Вновь старая вражда.
Жуга пожал плечами:
— При чем тут я?
— Иной раз упавшего не к месту яблока достаточно, чтоб изменить расположенье сил, а ты — вон сколько дров наломал… Нельзя так долго прыгать с чашки на чашку — весы слишком раскачались. Я знал, что рано или поздно ты придешь ко мне.
— Может, скажешь, что и война — моих рук дело?
Маг Золтан поднял взгляд.
— Не исключено.
— Вопросы кончились? Тогда ответь на мои. Конечно, если знаешь ответ. За что убили парня?
Маг молчал. Огонь в камине догорел, и лишь уголья шаяли неровной красной грудой. Бертольд сидел, боясь пошевелиться лишний раз. Его кружка давно опустела, но он никак не мог себя заставить попросить добавки. Наконец, Золтан Хагг вздохнул, нагнулся, сунул руку куда-то под кресло, и на стол меж ними лег прямой меч в простых, обшитых потемневшей кожей ножнах. Блеснула черная, с прожилкой серебра, витая рукоять.
— Узнаешь? — спросил колдун.
Жуга кивнул:
— Кинкаша меч.
— Возьми его.
— Я ничего не понимаю в оружии.
— И все таки взгляни.
Жуга неловко потянул к себе лежащий меч и наполовину вытащил клинок. С проковкой на четыре грани, неширокий, примерно с руку взрослого длиной, меч оказался странно легким по сравнению с тяжелыми ножнами. И Влана, и Бертольд невольно подались вперед, завороженно глядя, как мягко и неярко, подобно лунному сиянью в небесах, мерцает в травниковых руках полоска металла. Заточенная с обеих сторон до бритвенной остроты сероватая сталь клинка, казалось, светится сама по себе. Узора не было, лишь ближе к рукояти, у самой крестовины тончайшим волосным рисунком проступала вязь клейма — зверек на задних лапах. Рисунок был — само движение: чуть вздернутая мордочка, взметнувшиеся в танце лапки, изогнутый двойной дугой пушистый длинный хвост.
