— Норок, гяур, — недобро усмехнулся он, оскалив ряд ровных и белых зубов. — Думнявоастрэ ворбиць?
Жуга не сразу сообразил, что турок, по какой-то непонятной причине выбрал для общения с ним загорский диалект, который, хоть и правильно звучал в его устах, был в здешнем краю совершенно неуместен. Или другого не знает? Хотя, постой. Рубашку-то он купил в тех местах пошитую. А турок-то — гляди, заметил…
Жуга хотел было ответить, но пересохшее горло отказалось повиноваться, и травник лишь облизнул растресканные губы.
— Пофтиць… дэ апэ… — прохрипел он и смолк.
Осман, однако, понял, кивнул и снял с пояса флягу. Жуга пил долго, жадно, проливая воду на рубаху; горло тут же заболело, вода холодным комом собралась в животе. Пробрал озноб, и почему-то вдруг опять изрядно зашумело в голове, хотя пора бы яду было давно уж выйти вон. «Да что ж это со мной?»— со страхом подумал Жуга.
— Вэ мулцумеск, — пробормотал он.
Турок вытряс из фляги остатки воды и вновь повернулся к травнику.
— Спунець кум пот сэ трек Копша-Микэ?
Жуга покачал головой:
— Ку пэрере, де рэу еу ну ворбеск молдовэ…
— Э? — не понял тот.
— Валах.
— Шайтан! — ругнулся тот и, коверкая слова, попробовал иное, на сей раз — местное наречие.
— На Копшу-Микэ знаешь путь? — Он тронул саблю. — Если не скажешь — умрешь.
Выбор был — веселее некуда.
— Дорогу я знаю, — помолчав, сказал Жуга. — Только идти сейчас не смогу.
Турок сжал кулаки.
— Напился вина, неверная свинья! Лежи, а завтра, Аллахом клянусь — сдохнешь, а пойдешь. — Он подтянул к себе трофейную сумку. Ткнул Жуге под нос рукоятку меча. — Твой?
— Мой.
— Где взял?
— Не твое дело, — буркнул травник.
Осман обнажил клинок, махнул им раз, другой, полюбовался гравировкой и спрятал меч обратно в ножны.
— Что будет с ними? — Жуга кивнул на Шварца и Милана. Предводитель красноречивым жестом провел ладонью по горлу:
— Нам ни к чему батрак, да и имам неверных тоже.
— Тогда я никуда вас не поведу.
Турок осклабился.
— Подохнешь с ними вместе.
Жуга пожал плечами. Мотнул головой:
— Пойди и поищи другого проводника.
На миг сердце травника замерло — он знал, что играет со смертью. Но как ни крути, а весь местный люд перебрался в города. Кого тут найдешь? Поколебавшись, турок махнул рукой.
— Ладно, будь по-твоему, — сказал он и отвернулся.
— Эй!
— Чего еще?
Жуга пошевелил руками.
— Ты забрал мой оберег. Отдай обратно.
— Зачем он тебе? Молиться своим богам?
— Я же не спрашиваю, чьим именем ты клянешься.
Лицо османа исказила злобная гримаса. В следующий миг он уже очутился возле травника, и острие его кинжала кольнуло пленника под горло.
— Ты обнаглел, поганый кяфир! — процедил он сквозь зубы. — Я — Насратулла ибн Хаким аль Хазри, и служу я в лучшей конной тысяче султана Мохаммеда; и скорее червь будет сосать мою утробу, чем какой-то неверный — ставить мне условия!
Жуга смерил сотника пристальным взглядом и усмехнулся.
— А он тебя и так сосет.
На краткий миг турок замер, растерявшись, затем ударил пленника в бессильной злобе кулаком в лицо и направился к своим.
* * *
Лес погрузился в темноту. Костров османы разводить не стали. Прищурив битый глаз, Жуга угрюмо наблюдал, как всадники покончили с холодным ужином и принялись молиться, повернувшись на восход и опустившись на колени. Молились молча, не крестясь, но то и дело гладили ладонями лицо, как будто умывались, а после, выставив дозор, устролись ко сну. Пленников кормить не стали.
Очнулся Шварц, а вслед за ним Милан. Опухшие с дурного сна, долго не могли понять, что происходит. Крестьянин принялся было ругаться, схлопотал от стражи по зубам и замолчал.
— Эй, Лис! — вполголоса окликнул странника монах. — Чего тут было-то? Мы где?
— В лесу, коль сам не видишь, — буркнул тот.
— А это кто? Неужто басурмане?
— Они, поганцы, — ответил вместо травника Милан. — Я энтих турок нюхом чую, по табаку по ихнему. Эх, закурить бы…
— Господи Исусе, спаси и сохрани!
На разговор явился караульный — высоченный чернокожий мавр, увешанный оружием, как елка в рождество, сунул саблю за пояс и сгреб монаха за грудки.
— Молчать, ты, грязный собак! — прошипел он ему в лицо, сверкая в темноте белками глаз и тряся монаха, словно куклу. — Тихо здесь сидеть! Ты понял, да?
Шварц торопливо закивал, и турок, выпустив из рук монашью рясу, растворился в темноте, пригрозив напоследок кулаком. Привязанного к Шварцу со спины Милана он, похоже, вовсе не заметил.
— Святые угодники, ну и морда… — пробормотал Бертольд, со страхом глядя стражнику вослед. — Monstrum magnum! — он вздохнул и обернулся к Жуге. — Слышь? Лис! А, Лис? Как нас вчера так угораздило набраться? Ведь выпили-то вроде всего ничего…
— Да не при чем тут вино, — буркнул в ответ Жуга.
— А что?
— Грибы.
— Как грибы? — подпрыгнул тот.
— Да тише, ты! Обыкновенно, как… Набрал всякой гадости, а я не посмотрел.
— Да вроде все хорошие были. Маслята, мухоморы, белые…
— Мухоморы-то на хрена брал, дурило гороховое?!
— Так не красные же, а розовые! Сколь помню себя, всегда собирал. Вкусные…
Жуга мысленно застонал. С этими грибами вечная проблема. Розовые мухоморы и вправду кое-где, и в том числе в немецких землях почему-то завсегда без яда, а в других местах обычно попадаются отравные. Но не обьяснять же это монаху сейчас.
— Чего им, туркам, надо-то от нас? — меж тем спросил Бертольд. Ранние комары вились над ним толкучим дымным облачком.
— Хотят, чтоб я им здешние дороги показал, а после, надо думать, порешат.
— И что же делать?
Жуга пожал плечами.
— Попробуем бежать.
— Как? Как бежать, когда тут этакая морда…
— Посмотрим. Вы мне только не мешайте.
Прошло не меньше получаса, прежде чем Жуга откинулся обратно и глухо выругался сквозь стиснутые зубы.
— Черт… Не получается. — Он помотал кудлатой головой, с трудом поднял ко лбу связанные руки и вытер пот. — Как будто не пускает что-то. Развернуться не дает.
— Эх ты, а еще ведун называется… — в сердцах бросил брат Бертольд, поднял взгляд и осекся. — Ой…
