— Нельзя нам здесь, — сказал Бертольд и заворочался на ветках. Плюнул в воду. — Вишь, течение какое? И камни скользкие. Потонем на хрен. А нет, так турки подстрелят.
— Не каркай.
— А чего?
Жуга молчал. Жевал травинку. Холодный ветер теребил полы его накидки: полушубок травника остался на поляне, взятый турками в трофей, и травник приспособил одеяло на манер плаща, продрав в середке дыру для головы и подпоясавшись веревкой. Шварц поежился в своей рясе.
— И как тебе не холодно?
Жуга с усмешкой покосился на монаха:
— А у тебя, часом, лицо не мерзнет?
— Знамо дело, нет!
— А я вот весь, как твое лицо.
— Хорош болтать, — вмешался Золтан. — Что скажешь, Лис? Здесь попытаем счастья, или дальше пойдем?
— Здесь будем переходить, — рассеяно ответил Жуга, оглядывая скалу на том берегу. — Есть там ложбина, влезем как-нибудь. Выше по течению плес, глубоко. А ниже, на перекате такая сейчас стремнина… Да и турки лагерем стоят — вишь, разьездились. Ночью перейдем.
— Перейдем, и?… — спросил Бертольд. — Дальше-то чего?
— Там видно будет, — уклончиво ответил тот. — Есть у меня одна мыслишка.
— Ладно, — кивнул Золтан. — Ночью, так ночью. Коль так, кто хочет — может спать. Я покараулю.
Бертольд заметно нервничал. Ни Жуга, ни Золтан Хагг не говорили, что задумали, и лишь укладываясь спать, Жуга спросил, доводилось ли Шварцу ходить по горам, и хмыкнул, услышав, что — нет.
— Придется научиться, — буркнул он.
И уснул.
* * *
Всем опасеньям вопреки, три путника счастливо миновали реку и турецкие посты, и через день достигли первой из вершин, лежавших на пути. Отсюда открывался вид на две других, разделенных неширокой седловиной перевала.
— Дибиу, — сказал Жуга, перехватив вопросительный взгляд монаха. — Перевал соленых снегов. Боже, я уже забыл, как вольно дышится в горах… А у вас в городах воздух тяжелей земли.
Он стоял на самом краю обрыва, спокойный, будто бы и не было под ним двухсот локтей отвесной пропасти. Неподалеку тек ручей, срываясь вниз негромким водопадом. Шварц подойти так и не решился — больно уж кружилась голова. С его точки зрения, дышалось здесь отнюдь не легко — прозрачный горный воздух был, конечно, чище городского, но почему-то монаху его все время не хватало. Мешок его, казалось, тяжелел с каждым шагом. Он вздохнул и огляделся окрест.
Отсюда, с высоты, как на ладони было видно реку, лес и дальние луга. Обугленными пятнами темнели разоренные деревни, штук шесть или семь — за туманом трудно было разглядеть, сколько именно. На южном берегу реки расположились турки, на северном дымили костры местного ополчения. Сновали люди, похожие при взгляде с высоты на маленьких букашек. Костров было много, как с той, так и с другой стороны. Людей — тоже.
— Почему они стоят? Ну, в смысле, турки. Почему не нападают?
— Обозов ждут. Нет им сейчас резона реку переходить.
— Куда дальше-то идем? — спросил монах.
— Я думаю, что никуда, — ответил Золтан вместо травника. — Так, Жуга?
— Может, и так.
— А чего ты ждешь?
Тот не ответил.
День разгорался. Воздух медленно теплел. Туман дымящими потоками, клубясь, стекал в низины. Взошедшее солнце позолотило горные вершины, и почти сразу откуда-то с запада донеслось еле слышимое овечье блеянье. Бертольд и Золтан оглянулись, Жуга остался недвижим. Из-за уступа скалы показались бараньи спины, а затем и пастух, шедший не спеша за ними следом. Лохматая овчарка с лаем бросилась чужанам под ноги, остановилась и сдала назад, утробно рыча и поджимая хвост. Овцы сбились в кучу.
— Геть, поганые! — прикрикнул на них пастух — высокий черноволосый парень. Повернулся, смерил взглядом непрошенных гостей. На посохе блеснул топор-валашка. — День добрый, странники.
— Здравствуй, Никуцэ, — Жуга встал и шагнул вперед.
Пастух сощурился, вгляделся травнику в лицо и вдруг попятился.
— Исусе! — Пальцы сжались, и рука его взметнулась, сотворяя крестное знамение. — Ваха! Ваха-рыжий!
— Забудь про Ваху. Я Жуга.
— Тебя же сбросили со скал!
— А я вернулся.
— Ты умер.
— Я живой, — сказал Жуга, протягивая руку. — На, потрогай.
— Так не бывает, — Никуцэ быстро спрятал руки за спину. Пастух уже вполне овладел собой. Румянец возвращался на его лицо. Он покосился на монаха, на Золтана и снова оступил. — Наверное, ты демон… Стой! Не подходи!
Жуга вздохнул.
— Ты мог бы мне очень помочь, Никуцэ. Ты был единственный, кому я доверял. И если не ты…
— Нет! Нет! Изыди, сгинь, бесовское отродье!
— Хватит! — рявкнул Жуга. Провел ладонью по лицу. Овчар примолк. — Молоко от твоих воплей киснет… Что мне сделать, чтоб ты мне поверил? Перекреститься? На. Чего еще?
Никуцэ поколебался.
— Ты был единственный, кто побивал меня на посохе… и если ты в самом деле Жуга…
— О господи, — травник криво усмехнулся. — Всего-то… Ты совсем не изменился, Никуцэ. Хлебом не корми, дай подраться.
— Ну? Так как?
Жуга пожал плечами.
— Я не взял с собой посоха.
Золтан тронул его за плечо. Травник обернулся.
— Чего тебе?
— Возьми Хриз.
— Но…
— Возьми, говорю.
Под браслетом кольнуло, и Жуга предпочел не спорить, молча скинул с плеч котомку и распустил завязки. Нащупал меч. Черная с серебром рукоять была на месте, казалось, даже стала толще. Жуга потянул за нее. Пять вершков, десять, двадцать… Жуга затаил дыханье. Он все тянул, а рукоять все не кончалась, и вскоре в руках у травника оказался посох — черный с серебром, в четыре локтя длиной, с отточенной валашкой на конце. На лезвии, у основанья топора скалил зубы пляшущий лис.
— Однако…
Удивляться не было времени. Никуцэ приподнял посох и шагнул вперед.
— Ты будешь драться, ты, назвавшийся Жугой?
— Да, — тот кивнул. Топор в его руках взметнулся, описав мерцающий полукруг, и замер. — Я побью тебя, Никуцэ.
— Я побью тебя, назвавшийся Жугой.
Маг подтолкнул монаха в сторону.
— Пошли. Не будем им мешать.
Предложение мага подоспело как нельзя вовремя — противники уже описывали круги лицом к лицу, сжав посохи и выжидая; Жуга — чуть припадая на левую ногу, пастух — кошачьим мягким шагом, выставив перед собой топор.
Никуцэ ударил первым. Травник отшатнулся — посох с гулом рассек воздух — и ударил сам. Дерево о дерево, железо о железо. В сосредоточенном молчании противники еще раз обменялись ударами и отступили. Пастух качнулся. Выпад. Выпад. Ложный выпад, поворот и вслед за тем — удар ногой. Жуга отбил и вскинулся в прыжке. Опять удар. Еще. Отточенное лезвие валашки, разорвав рубаху травника, царапнуло плечо.
