Яцек закрыл дверь, обернулся.
— Это Гюнтер, трубочист. Он тут вот, за стенкой живет… Так ты как насчет жилья?
Жуга покивал задумчиво, поднял голову:
— Так говоришь, кровать хозяйка даст?
* * *
Серое на черном.
Удар!!!
Больно больно больно!
Назад, не чуя ног, по длинной полке, мимо вкусных мягких кругов, успев отгрызть один лишь кусочек, к спасительной темноте холодной ночи…
Шелест материи. Запах сосновой палки. Серая тень.
Прыг вправо! Влево! Гулкий стук дерева об пол, истошный женский визг — больно ушам — но путь открыт! За дверь, где серая луна на черном небе. Болит отбитый бок. Бегом-бегом, вдоль по улице, выгибая горбатую спинку, сжимая в острых зубах душистую хлебную мякоть — еда! еда! — се…
Жуга открыл глаза. Долго лежал, не шевелясь, затем встал и подошел к окну мансарды.
В комнате было тихо. Повернувшись на бок, мирно сопел на своей кровати Яцек. С улицы тянуло холодком. Город окутала туманная осенняя ночь. Таяли во мраке желтые цепочки фонарей.
Жуга сел, закутался в одеяло и задумался.
Вторая ночь в городе — и снова этот непонятный сон. Почему мир в нем видишь снизу, от самой земли? Почему вокруг море запахов и звуков, но всего один цвет? Почему в сердце все время сидит щемящее до боли чувство страха?
Почему, почему, почему?!
Жуга помотал головой. Наваждение какое-то!
Так и не растолковав странное видение, он лег и долго ворочался, пока снова не заснул.
Ему снился лес.
* * *
Три слепых мышонка,
Три слепых мышонка —
Как они бегут,
Как они бегут!
Дурашливая эта песенка летела ввысь из глубины городских улиц, звенела детскими голосами, словно напоминая, что уже утро, и пора вставать. В узкое застекленное окно мансарды лился потоками солнечный свет. День обещал быть хорошим.
Мышатами — и Яцек это знал — дразнили троих: двух мальчишек по имени Кристиан и Фриц, и девчонку — ту самую Магду, которую вчера спас его новый знакомый. Эти трое всегда ходили вместе: играть с ними никто не хотел, ибо первый сильно заикался, второй был мал ростом, а девочка, кроме того, что была сущей тихоней, еще и говорила плохо и редко.
Яцек зевнул, потянулся и открыл глаза. Огляделся.
Жуга, хмурый и задумчивый, не спал, сидел одетый на кровати, обхватив колени руками и прислонясь спиною к стене. Смотрел в одну точку. Скомканное серое одеяло валялось рядом.
— Привет, Жуга.
Тот поднял голову, кивнул равнодушно:
— Доброе утро, Яцек.
Яцек отбросил одеяло и сел. Поежился от утреннего холодка. Посмотрел на Жугу, озадаченно почесал в затылке.
— Ты чего такой хмурый? Не выспался?
Жуга поднял руку, взъерошил рыжие нечесанные волосы. Усмехнулся невесело.
— Нет, почему же. Выспался… Не в том дело.
— А в чем?
— Так… — Он помолчал, затем добавил: — Есть причина.
— А-аа… — Яцек встал и принялся умываться. — Завтракать будем? — обернулся он.
— Неплохо бы, — поддержал Жуга. — А где?
— Да прямо здесь и закусим. Ты подожди, я сейчас.
Яцек оделся, коснулся мимоходом печной трубы — теплая ли? — убежал и вскоре вернулся с булкой горячего хлеба и медным чайником. Чайник был странной формы — узкий, высокий, булькал свежим кипятком. Яцек поставил его на стол, с головой залез в сундук, вытащил два мешочка и насыпал в чайник немного коричневого порошка. В воздухе разлился сильный горьковатый аромат. Жуга озадаченно принюхался.
— Это что?
— Не знаешь? — Яцек оглянулся. — Кофе. Неужто не пил никогда?
— Нет… Это какая-то трава?
Яцек почесал в затылке.
— Наверное… — неуверенно сказал он. — На, взгляни сам.
Он снова пошарил в мешочке и насыпал Жуге в подставленную ладонь дюжину крупных — с ноготь — коричневых зерен. Были они овальные, сухие, слегка подгоревшие, пахли странно, но приятно. Жуга с опаской раскусил одно, хмыкнул: вкус был незнакомый, чужой, разливался терпко на языке.
— Где это растет?
— Не знаю, — пожал плечами Яцек. — Где-то на юге… Вот черт!
— Что такое?
— Гляди — крысы булку погрызли. И когда только успели? Ну, да ладно, пошли есть.
Яцек разлил дымящийся напиток в чашки, нарезал хлеб, достал из сундука горшочек с маслом.
Жуга отпил из чашки, поморщился:
— Горько.
Яцек кивнул:
— Мне тоже поначалу не нравилось, а потом привык. На вот, сахару добавь.
— Сахару?!
Жуга заглянул во второй мешочек. Там действительно был наколотый кусками сахар — редкостное лакомство в горах. В Гаммельне его продавали в аптеках. Видно, не так уж мало денег получал Яцек за свою работу, если мог позволить себе такое! Поколебавшись, Жуга положил в кофе пару кусочков и снова попробовал. Напиток и впрямь стал вкуснее. Утренняя вялость постепенно ушла, в голове прояснилось.
Хлеб из пекарни фрау Мютцель был свежайший — даже масло таяло, когда его намазывали на толстые теплые ломти. Приятели в два счета съели всю булку и засобирались по своим делам.
— Вот так ты и питаешься? — спросил Жуга, когда Яцек укладывал все обратно в сундук. — Хлебом да водой?
— А что?
Жуга пожал плечами:
— Хоть бы кашу варил, что ли…
— Сваришь ее, как же! — фыркнул тот. — Нет ничего — ни огня, ни камина.
Жуга обернулся, стоя в дверях.
— Ты вот что, Яцек, — сказал он. — Раздобудь к вечеру какой-нибудь горшок. Только не шибко большой. И чтоб с глазурью.
— Глиняный?
— Ну.
— Для чего? Я же говорю — негде готовить.
Жуга загадочно улыбнулся.
— Что-нибудь придумаем, а пока — до вечера.
— До вечера.
* * *
Томас Остенберг, бургомистр Гаммельна, принимал просителей по вторникам и четвергам. Сегодня он был не один — с утра к нему заглянул господин Густав Бреннель, доктор медицины. Обоих связывали давние и прочные дружеские отношения, хотя человеку стороннему трудно было бы вообразить двоих людей, более друг с другом не схожих, как внешностью, так и характером.
Бургомистр был полный, степенный господин лет сорока, слегка обрюзгший и бледный, как все горожане, с пухлыми губами, маленькими серыми глазками и редкими светлыми волосами. Бреннель же, напротив, был сух и высок, профиль имел ястребиный, а взгляд — пронзительный. Его лицо и руки покрывал темный загар. Горожане, встречая его на улицах, почтительно снимали шляпы: он был ничуть не менее, а может быть, даже более уважаемым человеком в Гаммельне, чем сам бургомистр.
