Ближе к ночи совершенно неожиданно потеплело. Небо затянула сизая облачная пелена. Большими пушистыми хлопьями повалил снег. Вскоре двое приятелей добрались до леса. Ветру сюда пути не было, снег падал чинно, степенно и мягко кружась. Побродив окрест, Жуга облюбовал небольшую поляну, Вайда выбор одобрил, и решили заночевать прямо здесь. В темноте расчистили место, из-под седой разлапистой ели надергали сушняка, и вскоре под котелком заплясал, зябко похрустывая дровами, робкий зимний костерок.
Вайда расположился поудобнее, стянул, покряхтывая, сапоги, и поставил их ближе к огню; посмотрел с неодобрением на свои сбитые, в мозолях, ноги и полез в сумку за провизией.
Жуга в свою очередь развязал мешок, повытаскивал каких-то засохших, узлом скукоженных кореньев. Вынул нож, искрошил в котелок два-три корешка, задумался на миг и добавил еще. Вода вскоре закипела, приобрела неприятный бурый цвет. Жуга размешал варево, ловко подцепил котелок и поставил его на снег. Помахал рукой, сморщился.
Вайда нерешительно покосился на остывающий взвар, понюхал и скривился:
— Это что… вот это — пить?
Жуга усмехнулся:
— Полощи.
— А-аа…
Рифмач придвинулся поближе, взял протянутую другом берестяную кружку, зачерпнул и подождал, пока не остыло. Попробовал, выплюнул. Еще раз и еще.
Жуга поворошил прутиком костер, глянул выжидательно.
— Все еще болит?
— Вроде, как потише…
— Зачерпни еще… да погоди ты — горячо…
— М-мм… Слушай, а ведь и впрямь — помогает!
— Ну, так… — понимающе усмехнулся тот.
В котелке убыло. Вайда потянулся было снова, да передумал и отложил кружку.
— На завтра решил оставить?
— Ага.
— А чай где заваривать? Выливай, ну его, к лешему…
Натаяли свежего снега, засыпали чаю. На расстеленном платке разложили хлеб, две-три луковицы, тугое кольцо копченой колбасы. Некоторое время молча жевали, прихлебывали, обжигаясь, прямо из котелка. Вайда, заметно повеселевший, ел вкусно, с охотой. Откинулся на одеяле.
— Ух, хорошо… Ну, спасибо тебе, друг Жуга, ох спасибо! Мне ведь, право слово, спасу от этого зуба не было. Знаешь, как крючило!
— Ну, так вырвал бы его — и дело с концом. Чего волынку-то тянуть?
— Вырвать — ишь ты! этак зубов не напасешься… Да и боязно.
— Ну и дурак, — Жуга вытянул из кучи хвороста веточку, поворошил угли. — Щеку раздует.
— Думаешь?
— Раздует, раздует… Драть надо. А у тебя сапоги горят.
Рифмач ахнул и спешно потянул из костра сапоги — подошвы уже залоснились черным. Дымно пахло горелой кожей. Вайда скривился — «Тьфу ты, черт!», сунул их в снег, вытащил и оглядел со всех сторон. Вздохнул. Жуга усмехнулся.
— Ладно, хоть просохли.
— И то правда.
Натянув сапоги, Вайда улегся на одеяле и потянул к себе небольшой округлый сверток синего бархата. Развернул.
Внутри оказалось что-то вроде бандуры, только поменьше, и с девятью струнами. Жуга несколько удивленно смотрел, как тот, любовно погладив ладонью пузатое деревянное донце, стал подстраивать тонкие жилы струн.
— Ты еще и поешь?
Вайда прищурился хитро.
— А то как же!
— Ну-ну… — Жуга с сомнением потер подбородок.
— Сомневаешься? — усмехнулся тот. Струна натянулась, зазвучала басовито. Вайда взялся за вторую. — Сам посуди — как петь с этаким-то зубом, да еще по морозу? Тут уж, брат, я тебе скажу, не до песен…
— А теперь?
— А теперь — совсем другое дело… Отчего ж не спеть? — Он смолк, задумчиво глядя в огонь. Нахмурился, бездумно перебирая струны.
— Про что петь будешь? — полюбопытствовал Жуга.
— А? — встрепенулся тот, — вот, про него… — Он кивнул на костер и снова помрачнел. — Есть одна старая песня, не очень, правда, старая. Начало у нее веселое, а вот конец… Впрочем, слушай.
Вайда тронул струны.
Полилась мелодия, и вроде бы даже не грустная, но какая-то не такая — словно Вайда боялся громко играть, словно кто-то прятался за деревом, подслушивая. Струны пели мягко, упругим чистым перебором, и Жуга как-то упустил миг, когда в музыку вплелись рифмованные строки:
Коль заблудился ты в лесу,
Глухая полночь на носу,
И волки сходят с гор,
Спокоен будь: не тратя слов
Насобирай побольше дров
И разведи костер.
Когда застанет дождь в пути,
Не знаешь ты, куда идти,
Но коль твой нож остер,
Ты завернись плотнее в плащ,
Нарежь ветвей, построй шалаш
И разведи костер.
Когда на землю ляжет снег,
И солнце свой замедлит бег,
Забыв согреть простор.
Когда вокруг метет метель,
И лишь сугроб — твоя постель,
Твой лучший друг — костер.
Когда горит в ночи окно,
Искрится старое вино,
Кипит веселый спор,
Забудь свои обиды, друг,
Спеши скорей в тот тесный круг,
Где правит бал костер.
Огонь не добрый и не злой,
Но плоть становится золой —
Суд королевский скор:
Тому, кто хочет быть собой
И жизнь прожить с прямой спиной —
Один путь — на костер…
Песня закончилась.
Некоторое время оба молчали.
— Красиво, — наконец, сказал Жуга. — Только как-то жестоко.
— Какая жизнь, такие и песни, — вздохнул Вайда, пряча инструмент обратно в бархат. — Ладно, давай спать.
Развернули одеяла. Жуга подбросил побольше дров и передвинул костер в сторону. Смел угли. Закутавшись поплотнее, оба улеглись на прогретом пятачке земли, время от времени поворачиваясь с боку на бок, когда слишком припекало, и вскоре заснули.
* * *
Среди ночи Жуга вдруг проснулся.
Царила полная тишина. Снегопад прекратился, лишь одеяла у обоих были запорошены тонкой белой пеленой. Жуга сел и зябко поежился. Огляделся окрест.
Верховой полночный ветер расчистил небо, открыв бледный растущий месяц и густую россыпь звезд. Через небосвод, от края и до края дымчатой белой лентой тянулся чумацкий шлях. Костер почти погас, лишь тлели, догорая, угольки. Жуга пощупал землю под собою — та была еще теплой. Спать не хотелось, наоборот — голова была ясная, до звона в ушах. На душе было странно и тревожно — непонятно откуда накатило неясное чувство потери. Вот только… потери чего?
