— Лежи, не вставай, — послышалось откуда-то сбоку.
Збых повернул голову.
Рядом сидел Жуга.
— Что… со… мной?
— Потом объясню, — буркнул тот, вставая.
Он взялся за ухват, сдвинул печную заслонку и с головой залез в устье. Вытащил небольшой, накрытый крышкой глиняный горшок, поставил его на стол, отцедил через тряпочку.
— На, подкрепись, — протянул он кузнецу дымящую кружку.
Збых пригубил взвар, подул, остужая, и отпил глоток. Топленое молоко с малиной и еще какими-то травами. Он выпил все и протянул пустую кружку. В горле по-прежнему было сухо.
— Еще…
— Хватит пока, — рассудительно сказал Жуга, принял кружку и поставил ее на стол.
На руке ощущалось что-то жесткое. Збых поднес ладонь к лицу. Левое запястье оплетал тройным кольцом давешний кожаный ремешок с узелками.
— Что… это?
Жуга перехватил его вопросительный взгляд и нахмурился.
— Оберег. Так надо… Я тебе потом все объясню, а пока — не снимай его. Нипочем не снимай, слышишь?
Накатила дремота. Веки смыкались сами собой.
— Что… ты… натворил?
Жуга помолчал.
— Зря ты нынешней ночью за мной увязался, — наконец, неохотно сказал он. — Ну да ладно. После будем думать, что к чему, а пока — спи. Как ты себя чувствуешь?
Збых сглотнул.
— Зуб болит.
Жуга вздрогнул и промолчал.
* * *
— Эй! Жузга! Погоди…
Жуга обернулся.
Вниз по улице, следом за Жугой чуть ли не бегом спешил какой-то дородный незнакомый бородач, поравнялся и остановился перевести дух.
— Уф… Совсем запыхался! День добрый.
— День добрый, — кивнул в ответ Жуга. — Меня звал, что ли?
— Ага. Я…
— Ну, так меня Жуга зовут, а не Жузга… Чего кричал-то?
— А, ну извиняй, если обидел ненароком… Ты ведь вроде как травник, а?
— Ну, положим, да.
— Дело у меня к тебе. Ведь раз ты, парень, травник, то и в заговорах там разных тоже смыслить должон. Ты ведь не при деньгах сейчас?
— С чего ты взял?
— Слухами земля полнится… Помоги, а? А я уж тоже в долгу не останусь.
Жуга некоторое время не отвечал, разглядывая незнакомца. Это был среднего роста, не старый еще крестьянин, с рыхлым, землистого цвета лицом, одетый в добротный, хоть и не новый полушубок, шапку и сапоги. Не бедняк, но и не то чтоб очень уж зажиточный, так — серединка на половинку.
— А что стряслось? — спросил Жуга.
Мужик в полушубке замялся. Поскреб в затылке.
— Да как тебе сказать… В двух словах и не обскажешь. Вот что: живу я тут, рядом, пошли ко мне? Посидим, поговорим, а то чего на морозе-то стоять…
— Как тебя звать?
— Меня-то? Вацлав.
Жуга вздохнул и задумался. Спешить сегодня и впрямь было некуда.
— Ну что ж… пошли.
Изба у Вацлава оказалась — всем избам изба: пятистенная, с резными окошками и большим крытым подворьем. Отряхнувши на крыльце снег с башмаков, Жуга оставил в сенях свой полушубок и шапку и вслед за хозяином прошел в чистую опрятную горницу. Как и следовало ожидать, жил Вацлав не один — у печки суетилась жена, поглядывали сверху трое ребятишек — две девочки-двойнятки лет семи, да мальчонка чуть помладше. При появлении незнакомца вся эта троица поспешно спряталась за занавеской.
— Проходи, друг Жуга, садись, — Вацлав кивнул на скамью и сам уселся рядом. Глянул на жену, молчавшую настороженно, нахмурился, прикрикнул сердито: не стой, мол, ступой, неси все, что есть на стол. Та засуетилась, застучала посудой. На столе появились щи в горшке, каравай хлеба, разные закуски, пироги, яйца, сыр, молоко и большой жбан с пивом. Вацлав крякнул довольно, подсел к столу поближе:
— Ну, закусим, чем бог послал!
Осмелев, вылезли наружу и ребятишки, и, получивши по куску пирога, остались сидеть.
Раскупорили жбан. Пиво оказалось густое и крепкое. Съели по чашке щей, еще по одной. Наконец, когда на столе появился самовар, Жуга решил, что пора переходить к делу.
— Ну, хозяева, спасибо за угощенье, пора и дело знать. Говори, Вацлав, зачем звал.
— Значится, так, — налив себе чаю, начал тот. — Уж полгода, наверное, будет с тех пор, как у нас неладное творится. Я уж кого только ни просил помочь, и батюшку, и бабку Нису, да все без толку. Всяк толь…
В углу кто-то кашлянул. Вацлав вдруг поперхнулся, выронил блюдце, и остолбенело уставился на гостя. Чай лужицей разлился по скатерти. Жена его тихо ахнула и прикрыла рот ладошкой. Жуга бросил быстрый взгляд на хозяина, на хозяйку, на стол перед собою, и вздрогнул: кусок пресного пирога, взятый им с общей тарелки, сам собой упал на скатерть и теперь ползком, словно улитка, медленно пробирался меж чашек обратно. Послышалось хихиканье.
Ни секунды не медля, Жуга вскочил, опрокинув лавку, рука сама нащупала за поясом шершавую ореховую рукоять, и через миг его нож пригвоздил самоходный пирог к доскам столешницы.
«Ай-мэ!» — тихо вскрикнули где-то под потолком. Стоявший возле печки березовый веник вдруг шаркнул по полу и безо всякой на то причины взвился в воздух, нацелясь прутьями в лицо. Жуга сбил его, почти не глядя, ударом кулака, вскинул руки и выкрикнул коротко:
— Кумаш!
Упала, звеня, печная заслонка, и все стихло.
Жуга постоял с минуту, настороженно прислушиваясь, шумно вздохнул, поднял и поставил на место лавку, уселся и налил себе чаю. Выдернул нож, тронул пальцем дырку на скатерти, покачал головой и, откусив кусок пирога, принялся его жевать, как ни в чем не бывало. Вацлав со страхом смотрел на него, словно Жуга уплетал не пирог, а живого ежа.
— Славные у тебя пироги, хозяйка, — хмуро сказал Жуга, прожевавшись. Повернулся к Вацлаву. — Ну, а теперь выкладывай начистоту, что и как.
— А… ЭТО не вернется?
— Пока я здесь — не вернется.
Хозяин собрался с духом и торопливо, сбивчиво начал.
Он не помнил точно, когда все это началось. Вроде бы летом, а может быть, уже и осенью. В тот год стояли табором цыгане у села. Вели себя вроде бы чинно, коней не крали, а если и крали, то, верно, где-то в окрестных деревнях. Жили они у себя там, а в село наведывались все больше за пивом. Андрлик, тесть его, который пиво варит, здорово тогда поднажился. Опять же и ребятишки ихние в село тоже часто хаживали, пели, плясали, попрошайничали. Таскали, понятное дело, что плохо лежит. А как уехали, тут, значит, и началось это вот… вот это самое…
За столом воцарилась тишина.
