— Приподними его…
Девушка с трудом вытащила топор и вложила его варягу в руку. Широкие пальцы сомкнулись на рукояти мертвой хваткой, Яльмар приподнялся и сел, собрав последние силы.
— Один!!! — крикнул он, вскинув топор в последнем приветствии, и рухнул недвижим.
Топор с тяжелым стуком упал на пол.
Кровь перестала течь из раны.
Норвег был мертв.
Жуга посмотрел на девушку, на посох, лежавший рядом, опустил окровавленные руки и отвернулся.
Сколько же можно отвечать смертью на смерть? Поди теперь разбери, кто все это начал. Вот еще одна, ну а зачем? Или все таки не он все это творит? А тогда — кто? Кто? Он посмотрел на Зерги — в глазах у девушки стояли слезы — и вздохнул. А может, права девчонка? Где он теперь, тот Ваха-рыжий, что пришел с Хоратских гор? Ищи ветра в поле… А кличка прирастает; раз, два — и вот уже никто не помнит имени. Три, четыре — и вот ты сам его забыл. Пять, шесть — и вот уж нету имени вовсе, и лезет ниоткуда твое новое прозвание, и хорошо еще, если ты сам его себе сыскал по сердцу, по уму, да по совести. A назвался груздем, так полезай в кузов — живи, как назвали. Дело известное: вещь без имени — не вещь, а имя завсегда попросит тела. А там и вовсе — поминай, как звали…
Тело… Приходящий-Во-Сне тоже говорил о теле.
Жуга потряс головою и сжал кулаки.
— Что ж… — сдавленно сказал он. — Ты выиграл, колдун…
И медленно добавил, глядя в никуда:
— Приходи.
* * *
Чувство Силы возникло внезапно, словно кто-то огромной рукой в единый миг вытеснил Жугу прочь из его головы. Но на сей раз Жуга не просто наблюдал за тем, что происходит. Он запоминал. Запоминал, откуда идет и куда приходит горькая серая струя неведомой мощи, и чья-то память тихонько нашептывала в уши, как ее вызвать. Он запоминал, как с тихим шорохом сходятся края рассеченной плоти, как ищут и находят друг друга концы разорванных сосудов, как движется кровь, и маленькая молния терзает стынущее сердце — бейся! бейся! бейся! И все это время кто-то неслышно шепчет в голове — у тебя, или у Яльмара — не понять: дыши, дурак, дыши! теперь все, теперь можно…
Теперь уже можно… позвать.
Первое, что Жуга увидел, вернувшись, были широко раскрытые глаза Зерги. Он опустил взор и еле сдержал радостный крик: норвег дышал! Там, где только что зиял широкий разрез, теперь багровел большой, неровный рубец.
— Ты… — Зерги коснулась викинга, и посмотрела на Жугу. — Как тебе это удалось? — Внезапно ее осенила какая-то мысль, и девушка испуганно отдернула руку. — Скажи, я тогда тоже… — она помедлила, — …вот так?
Сил говорить у Жуги уже не было, и он лишь кивнул в ответ.
— Ох… — Ладонь ее метнулась ко рту. — А я-то не могла понять! — Она помолчала, прежде чем спросить о главном. — Так это был… Он?
— Да.
— Мой бог… — Она запустила пальцы в волосы и отвернулась. — Ты все знал с самого начала… Знал и молчал?
— Это ты вызвала его?
— Я не знала! — выкрикнула она. — Я… я…
Жуга кивнул. Теперь все встало на свои места.
— Ты хотела вернуть Веридиса, — сказал он и усмехнулся невесело. — Колдунья-недоучка, потеряла голову вместе с любимым человеком… Да… — Он посмотрел на Зерги. Та молчала, потупившись, и Жуга продолжил: — Ты открыла Путь, не подумав, что кто-то уж лет как двести ждет у запертой двери. А потом…
— Я испугалась… — прошептала Зерги, в бессилии до хруста ломая пальцы. Опустила руки. — Просто испугалась… Он… Он хотел…
— Я знаю, — Жуга кивнул. — Не вини себя. Я сам трижды открывал эту Дверь. Один раз мне помог бог, один раз — человек, и один раз — эта штука. — Он поднял руку с браслетом. — А ты была одна. Ума не приложу, как тебе это удалось, хотя… — Он помедлил.
— Что?
— Ничего. — Жуга вздохнул и помотал головой. Взъерошил волосы рукой. — Боль и отчаянье… Да. Они могут сделать многое… — Он посмотрел на Зерги. — Ты родилась и выросла здесь. Ты должна хоть что-то знать про этого… Кто он? Зачем вернулся? Какую битву проиграл?
— Я не знаю… А впрочем, погоди! — она нахмурилась. — Ты сказал — двести лет?
— Ну… — Жуга пожал плечами. — Может быть, чуть меньше.
— Башня Ветров… — пробормотала Зерги и закусила губу.
— Что?
— Когда-то на месте теперешнего маяка стоял замок… Его построил один чародей… сейчас уже никто не помнит его имени. Говорят, что он захотел всех осчастливить, и боги покарали его за гордыню. Да, кажется, так. Был бой — он один сражался с ними всеми. Про него еще песня сложена. Подожди, сейчас… Вот!
Ночь подняла над башней черный свой стяг,
Свой истинный крест, свой подлинный флаг.
Три армии собрались на расправу в ночь —
Три черных начала, три дьявольских сна,
Три черных начала адских трех рек.
Что мог с ними сделать один человек?…
Сойдемся на месте, где был его дом,
Где трава высока над древесным углем,
И зароем нашу радость в этом черном угле
Там, где умер последний человек на земле…
— Вот как… — Жуга помрачнел. — Осчастливить, значит… Зря он за это взялся — мог бы и сам понять — хоть и маг, а тоже человеком начинал. А у людей извечная забава — землю делить — кроить да штопать заново огнем и сталью, волшбой и просто — силой рук… А небо — вот оно, режь его ломтями… Что, не получается? Вот то-то…
— Что же теперь?
— А теперь я пойду, — Жуга встал и надел полушубок. Подпоясался кушаком. Поднял посох.
— К-куда?
— Колдун внес свою плату, пора и мне долг возвращать. — Он взглянул ей в глаза и вздохнул. — Сегодня ночь большого прилива. Теперь я должен выиграть эту битву. Выиграть или погибнуть.
— Но почему?! Ты же сказал, что взять тебя он не в силах!
— Зато в силах взять тебя.
— А он может?
Ответить Жуга не успел. Яльмар вдруг сел рывком, дико вращая глазами, лихорадочно ощупал себя с ног до головы и вытаращился на Жугу.
— Один и Фрея! — прохрипел он. — Ты?!
— Я, — Жуга невольно улыбнулся.
Яльмар спешно задрал на боку рубаху и поскреб ногтем багровый рубец.
— Боги! Ты воистину великий ворлок!
— Как ты себя чувствуешь?
Яльмар махнул рукой и, расшвыривая скамейки, двинулся к бочкам.
* * *
Снаружи, как и прежде, бесновался ветер. Мело. Дождь со снегом пополам сменился вдруг сухим, совершенно нездешним порохом поздней метели. Улицы города опустели окончательно. Галлен затих в своем холодном сне, укрытый серым покрывалом зимних туч. Темнело. Часы на ратуше пробили шесть и смолкли, словно испугавшись собственного голоса, и только с берега доносился тяжелый, размеренный грохот прибоя.
