Рыжий странник горько усмехнулся:
— Угадал, не угадал… зачем душу-то терзать? Я все равно не смогу вернуть ни свое имя, ни былую силу слов. Не получается.
— Мне думается, оно само придет. Правда, не знаю, когда. Как вино выдерживают в бочках, прежде чем пить, так и ты оставил свою силу.
— Она не для меня! Я не могу с нею совладать!
Отшельник поднял голову:
— Зачем ты ищешь в ненависти то, что не нашел в любви? — спросил вдруг он.
Травник опешил.
— Как это понимать?
— А вот так и понимай. Ты больше ненавидишь зло, чем любишь добро. Ты словно говоришь: «Примите, оцените, дайте мне ответ, не в доброте, так в злобе», а вся загвоздка в том, что за добро не требуют награды.
— А разве я… требовал награды?
— Не мне судить об этом, — монах пожал плечами.
Странник долго молчал, прежде чем опять заговорить.
— Так значит, тот вопрос — кто враг моего врага…
— То не вопрос, друг мой. Там, на поляне ты нашел ответ.
— Мой бог… — тот запустил пятерню в свои густые волосы и собрал их в горсть. — Ведь сразу можно было догадаться!
Некоторое время они молчали. Забытый за беседой котелок напомнил о себе сердитым бульканьем. Вода, шипя, закапала в огонь. Брат Леонард поспешно встал, сдвинул дрова в сторонку и отсыпал в котелок овсянки из мешка. Задумался вдруг, что-то вспоминая, и снова повернулся к травнику.
— Тот крест… Позволь-ка мне взглянуть на него.
Он наклонился над столом, рассматривая с неподдельным интересом маленький Т-образный крестик прозрачного желтого камня.
— Солнечный Крест… — пробормотал брат Леонард. — Хм…
— Что он означает? — спросил травник.
— Пока слуги святой церкви не пришли на эти земли, здесь поклонялись многим богам, но все эти люди почитали Солнце. Кто-то, сразу ли, после, но — принял новую веру. Кто-то так и умер в старой. Но были и такие, кто не смог решить, за кем идти, из дня или ночи выбирая утро, из черного или белого — серое… Церковь этого не одобряет, хотя раньше относилась спокойно. Да… многое меняется, — он задумался. — Сила, богатство… Мне кажется, в последнее время церковь тоже обрела немеряную силу, и кто знает, чем все это обернется…
— А что вы сами на это скажете?
Тот пожал плечами:
— Нелепо отрицать, что бог есть свет, и остановимся на этом.
— А янтарь? Почему — янтарь?
— Хм, янтарь… В этом я тоже вижу некий символ. Янтарь — ни камень, ни смола. Если бросить его в огонь, он потечет и сгорит, но останется камнем в любом другом месте. Не могу объяснить, но наверное, в этом все дело.
— Грань… — пробормотал странник. — Опять грань. Лезвие ножа…
Он замолчал, и брат Леонард не стал его тревожить.
Снаружи незаметно начало темнеть. Поспела каша. Залив дымящую овсянку молоком, брат Леонард и рыжий странник сели за обед.
— Что за деревни здесь поблизости? — спросил травник, отодвинув пустую миску.
— Ближе всех Надэш. Зарад и Хунендар подальше, а та, что еще дальше на север — Местякэн.
— Там где-то есть кузнец?
— У Хунендара кузница недавно задымила… А зачем тебе?
Не ответив, странник встал и натянул кафтан. Взял посох.
— Пойду я, пожалуй, — сказал он. — Спасибо вам за все.
Брат Леонард молча смотрел на него.
— Пропадешь, — сказал он наконец. — Дважды из графских подземелий не сбегают.
Глаза травника блеснули в свете костра.
— И все таки, мне надо туда, — упрямо сказал он. — Теперь я должен разобраться во всем этом сам.
— Ну что ж… — монах вздохнул. — Все повторяется. Не допусти зла к себе в сердце, Лис. А теперь — иди с богом.
— Прощайте, брат Леонард.
Откинув козью шкуру, странник шагнул в темноту и растворился в ночи.
* * *
Все раны зажили к утру. Мозоли на ногах, следы от оков, кровавые царапины расчесов — все затянулось, оставив чуть заметные следы. Будто некий тайный знак, и травнику вдруг подумалось, что Сила, брошенная им на каменной поляне, напомнила о себе. Отчасти он был рад такому повороту дела, отчасти же, наоборот — обеспокоен старыми сомнениями. Уходя от брата Леонарда, он выпросил у него кус груботканого полотна, соорудил себе пару обмоток и теперь сапоги были если и не впору, то во всяком случае не велики. Ногам, вдобавок, стало не только удобнее, но и теплее.
Оставив в стороне Зарад и Надэш, он выбрал Хунендар и шел всю ночь, сперва через поля, проваливаясь в снег почти по колено, затем набрел на санную дорогу и дальше шел уже по ней. Лишь раз, заметив в отдаленьи с полдесятка верховых, углубился в лес и сделал крюк, пока их топот, злые голоса и звяканье сбруи не замерли вдали.
К рассвету травник вышел к Хунендару.
Село дорога обходила стороной. Приметив кузницу на косогоре, травник отыскал ведущую туда тропку и двинулся вверх по ней. Похоже, в кузнице только-только начали работу — дымок вился из трубы струйкой неуверенной и тонкой. Слышался легкий перезвон молотка — видно, что-то чинили или налаживали инструмент. Травник потоптался у порога, обивая снег с сапог, и потянул за ручку. Дверь заскрипела, открываясь. «Все повторяется, — подумалось ему. — Вот так же, два месяца назад, я подходил к одной очень похожей кузнице…»
Заслышав скрип, кузнец обернулся, и странник замер на пороге, будто вкопанный.
— Збых! — ошарашенно выдохнул он.
Тот чуть не уронил молоток себе на ногу.
— Не может быть… — пробормотал он. Шагнул навстречу. — Ты?
— Я…
— Откуда? как? Какими судьбами? Да впрочем, что это я… — Он вдруг засуетился, стянул передник и повесил его на гвоздь. — Пошли в дом.
— Ты погоди, — остановил его тот. — Может, не надо…
Кузнец насторожился:
— Ты что, опять куда-то влез? — спросил он.
— Есть такое дело, — признался тот. — Ружена что, дома?
— Замуж вышла сестренка моя, — усмехнулся Збых. — С того дня, как мы сюда переехали, как будто и впрямь проклятие какое с нас сошло. Помнится, Юхас уж давно на нее заглядывался — всякий раз, когда мы к тетке наезжали, а тут, вишь, посватался… Да что мы все обо мне! Ты-то как? Где пропадал все это время?
— Где только я ни пропадал, — усмехнулся тот. — Долго рассказывать.
— Тогда тем более — пошли ко мне. Работа подождет.
Странник поколебался.
— А ты что, по-прежнему один?
— Да все как-то не завяжется, — усмехнулся тот невесело. — Да и девки нынче хрупкие… трещат… Ну что, идем?
