— Ну и что?
— А то, что каждый человек — это не только то, что ты о нём думаешь.
— Ну и что? — с упрямым вызовом повторил тот.
— Да ничего, — вздохнула Герта. — А я-то надеялась, ты хоть что-то поймёшь.
Травник помолчал. Провёл ладонью по лицу.
— Послушай, Герта, — сказал он, глядя в сторону, — я знаю, что у тебя была нелёгкая судьба, но это ещё не значит, что тебе можно меня поучать. Я тоже пережил немало. Твоей сумасшедшей ведьме такого и не снилось, что я пережил.
— Может, и не снилось. Это не мешало ей проделывать такое… — Герта содрогнулась и умолкла. Потом продолжила. — Однажды, например, я пробыла в подвале несколько недель, одна, в темноте и тишине. Я перевспоминал всю жизнь, разучился говорить, и даже имя своё забыла… и когда вышел, это был… была уже не я. Чистая поверхность. Tabula rasa. Это было как будто второе рождение. А после она взялась за меня всерьёз. Она учила меня двигаться и говорить, дала мне имя, научила, как вести себя. Я делала всю работу по дому, и если что-то было не так, она била меня нещадно. А если ты живёшь, как женщина, то рано или поздно в душе ею становишься. Всё это происходит медленно и незаметно. Мне же не с чем было сравнивать. Я видела, что отличаюсь от неё, но ничего не помнила из прежней… прежнего себя.
Жуга нахмурился.
— Но я не понимаю… То есть, я хочу сказать, что ты же, всё-таки, не женщина. Ох, извини. Знаешь, Герта, я до сих пор не знаю, как к тебе относиться… Зачем она всё это делала?
— Её влекла природа магии. Сам мир её уже не интересовал… да и люди тоже. Что ей было до какого-то мальчишки! Думаю, тебе не нужно объяснять, что магические способности мужчин и женщин различаются, хотя бы в силу их природы. Мужчинам больше удаётся магия творения, а женщинам — преображения. Удел мужчины — начало, женщины — развитие. Хедвигу эта ограниченность бесила. Она хотела вывести универсального мага, как выводят редкие цветы, но слишком поздно поняла, что для этого необходимо стереть границу между обеими половинами. Ей самой было уже поздно меняться, и тогда она нашла меня. Точней сказать — украла.
— Разве нельзя было сбежать?
— Мальчишка постепенно изменялся. Дети завистливы, жадны и трусоваты. У ведьмы было много хитростей, чтобы его привлечь, — Гертруда усмехнулась. — Знаешь, что она мне посулила, если я буду хорошей? Весь мир и новые коньки. Ни больше и ни меньше.
— Ну и как?
— Оказалось, что нельзя иметь всё сразу. Я не знала, как и ты, что мир такой большой. Мальчишки уже нет, а девчонка уже выросла. Коньки ей стали не нужны. А мир оказался слишком велик и опасен, чтобы можно было владеть им безнаказанно. Когда ты овладеешь миром, мир начинает владеть тобой.
— А иначе нельзя?
— Нельзя.
— А я?
— Ты всё ещё не хочешь выбирать, — она помедлила, — а придётся.
Зал погрузился в тишину. Поленья в очаге осели, бросив блики на двоих людей, сидящих у камина, искры бросились в трубу. Снаружи подморозило. Жуге на миг подумалось, как это Тил выдерживает этот холод, и не пора бы затащить его обратно, и вообще, простужаются ли эльфы или нет, и в этот миг в дверь вдруг постучали.
Жуга и Герта переглянулись.
— Что за чёрт? — пробормотал негромко травник, — открыто же… Эй, кто там? — крикнул он. — Не заперто, входите!
Стук повторился. Травник встал и подошёл к двери. Из щели потянуло холодом, в камине загудело. Жуга, ошеломлённый, отступил назад.
— Ты? — выдохнул он.
Нора слабо улыбнулась.
— Мы не хотели заходить, — сказала она. Смуглое лицо её казалось в лунном свете необычно бледным. — Но и уйти вот так…
— Мы? — не понимая, переспросил Жуга. Радость от того, что девушка жива, сменилась ощущением тревоги. Что-то здесь было не так. — Что значит, «мы»? — он выглянул наружу. — Кто здесь?
— Я.
Арнольд шагнул из темноты и замер на пороге. Вся его растерянность и злость ушла, силач был неподвижен и спокоен.
— Так вы живы! — выдохнул травник. — Значит, ты всё-таки передумал. Что же мы стоим, — засуетился он, — идём скорей к огню!
Он двинулся вперёд, схватил Линору за руку и вдруг отпрянул, ощутив под тонкой тканью её рубашки леденящий холод.
— Прости, — сказала она, поправляя рукав. Потупилась. — Я не могла по-другому. Так… Так было нужно. Мы пришли попрощаться.
Жуга перевёл взгляд на Арнольда.
— А ты…
— И я, — тот коротко кивнул и вдруг улыбнулся. — Так будет лучше, Лис. Поверь.
— Вы с ума сошли, — выдохнул Жуга. Бессильно прислонился к косяку, зачем-то покосился на своё запястье, перевязанное тряпкой. — Да вас же убьют!
— Об этом поздно говорить, — тихо и внезапно сказала Герта из-за его спины. Травник вздрогнул. — Их уже убили. Так ведь, девочка?
Линора кивнула. Арнольд неторопливо оглянулся, положил ей руку на плечо.
— Пора, — сказал он. — Нам нельзя здесь больше оставаться. Этот чеснок…
— Погоди, — она стряхнула его руку. Посмотрела травнику в глаза. — Жуга, ты… Я хотела сказать… Прости меня, если можешь.
Она коротко коснулась пальцами его щеки, потом вдруг быстро повернулась и шагнула в темноту. Жуга рванулся было за ней, но рука Гертруды легла ему на плечо и задержала на пороге:
— Постой…
— Отцепись!
Он вырвался и выскочил наружу. Остановился, изумлённо озираясь: улица была пуста, лишь мостовая серебрилась инеем.
— Аннабель! — крикнул он. Эхо заметалось меж домами. Он закружился, бросился вперёд, потом назад. Остановился.
— Аннабель!!!
— Не надо, — Герта вышла на крыльцо. — Не зови. Они уже не люди.
Травник не ответил. Гадалка помедлила.
— Так ты идёшь, или нет?
Жуга запрокинул голову и долго так стоял, уставившись на выщербленный диск луны, пока не зарябило в глазах. Перевёл взгляд на Герту, всё ещё стоящую в дверях, на Золтана, на Телли и Вильяма, с беспокойством выглядывающих из-за её спины. Кулаки его разжались.
— Что ж, раз так… должно быть, ты права. — Он потряс головой. — Вот только раньше надо было выбирать, раньше… А теперь всё решили за меня.
Он помолчал и после паузы закончил:
— Не знаю, как весь мир, а вот коньки, похоже, я уже отбросил.
На запад далеко
— Истинное — в странствиях!
Учитель с Чаши-горы
Квартал евреев в Цурбаагене застроен был — плотнее некуда. Дома стояли здесь стена к стене — добротные, хорошего кирпича, и различались лишь по высоте. Здесь не в диковинку были дома в три, иногда даже — в четыре этажа. Городские улочки, и без того не широкие, здесь были ещё уже, окна верхних этажей почти смыкались. Почти везде под снегом проступал булыжник мостовой, хотя, по правде говоря, немного камня требовалось, чтобы замостить такую небольшую площадь. Мелькнула маленькая церковь с шестиконечной звездой и кладбищем с таким количеством надгробий, что казалось, мёртвые лежат там друг на дружке. Чередой тянулись малюсенькие лавки, ломбарды и меняльные конторы. Не было ни криков, ни суеты, царила деловая тишина, лишь откуда-то издалека чуть слышно доносился детский плач.
