Плач сразу смолк. Травник шагнул вперёд и огляделся.
Здесь было пыльно и темно. Уставленный корзинами и мешками захламлённый чулан казался холодным и безжизненным. С потолка свисали верёвки, старые сети и паутина. Пахло плесенью.
— Кто здесь?
Что-то шевельнулось возле бочки под рогожей. Жуга присел на корточки и потянул за край. Мешковина поползла вниз, открывая бледное лицо в мокрых дорожках от слёз.
— Ты?..
— Не смотри на меня! — Кай попытался прикрыться волосами. Не получилось — пальцы хватанули пустоту. Он всхлипнул и забился дальше в угол. Упёрся в стену и потупился. Слёзы потекли опять.
— Что ты тут делаешь?
— Что, что… Реву! — угрюмо буркнул тот и отвернулся. Хлюпнул носом. — Уйди. Оставь меня! Чего тебе с другими не сидится?
Травник протянул к нему руку. Коснулся плеча.
— Кай, я…
— Нет! — вдруг тихо вскрикнул тот и вжался в стену. Расслабился. — Не надо, — сказал он уже тише. — Это имя… Я не хочу его. Оно холодное, пустое! Оно не отзывается в душе… Как будто сердце стало изо льда! — он потряс головой. — Оно… не моё!
Он умолк и лишь сидел, размазывая слёзы по щекам. Жуга огляделся, перевернул пустую корзину, уселся на неё и стал ждать, понадеявшись, что тот вскоре заговорит опять. Так оно и вышло.
— Я не знала… — запинаясь и глотая слёзы, говорил Кай. — Я не знал, что это так больно… так обидно — сделаться никем. Я не знал… не думал, что имя так много значит! Я… теперь не Герта. А кто я? — он поднял к травнику заплаканное лицо. — Кто?
Жуга помедлил и слез с корзины. Сел рядом с Каем на пол у стены. Протянул руку. Кай напрягся, но затем сам придвинулся ближе и привалился к его плечу. Вздохнул. Вскоре он уже перестал вздрагивать и успокоился.
— Знаешь, — медленно сказал Жуга, — до встречи с тобой я как-то не задумывался, что вовсе не обязательно на самом деле быть мужчиной или женщиной. Достаточно просто убедить в этом себя. А вот когда удаётся убедить в этом и других, то… плохо дело.
Он умолк, не зная больше что сказать, и лишь теребил его короткие тёмные волосы. Вздохнул. Ощутил, как пульсирует кровь под коленками, где стягивали ноги ремешки сапог, рассеяно подумал, что руки всё ещё пахнут жареным луком. Мысли разбегались. В душе его были смятение и пустота. Он огляделся. «Яд и пламя, — подумал он, — что я делаю? Что я здесь делаю?»
Кай молчал.
И Герта молчала.
И травник тоже молчал.
Иногда бывает очень трудно протянуть друг другу руку через тьму.
— Говори со мной, — попросил Жуга.
— О чём? — всхлипнул тот. — Я не знаю, что сказать…
— О чём угодно. Расскажи о себе. Что ты делал у Хедвиги?
— Учился… Я… Она была не злая. Просто я был ей очень нужен, она хотела, чтобы я была… чтоб я был лучше всех. Мне нельзя было ни с кем разговаривать, кроме неё, она хотела, чтобы я не думал ни о ком… Знаешь, однажды я сделал из тряпок куклу и говорил ей, говорил, рассказывал… рассказывал… А она отобрала её и бросила в огонь, а меня опять посадила в подвал… Она сказала — никому нельзя… А я и там рассказывал. Бочонкам. Кирпичам. Ошейнику. Рукам. У меня никого не было, и только потом, когда Золтан догадался…
Он умолк и хлюпнул носом.
— Не прогоняй меня. Пожалуйста.
Он замолчал опять, и Жуга внезапно понял, почему забрался Кай в эту кладовку, где не было ничего, где было тихо и темно и всё так походило на старый подвал в его доме, где каждый камень знал его слова. Он понял, почему осталась невыломанной ржавая цепь и почему именно подвал охраняло самое страшное сторожевое заклятие из всех, что были в доме.
Мастер не уходит, не передав своё умение ученику.
А если у него не хотят учиться?
Травник снова огляделся. Ему было больно. Нестерпимо больно.
Что он рассказывал, о чём он говорил здесь этим продавленным корзинам и разодранным сетям?
«Убил бы, — с каким-то мрачным исступлением подумал Жуга. — Взбесившаяся баба… Нет, ей богу убил бы!».
Кай вдруг вздохнул и завозился, устраиваясь поудобнее, словно ребёнок на руках. В каком-то смысле он и был ребёнком — глупым, необученным. Маг, силой и умением превосходивший всех, кого когда-то знал Жуга; какой бы взрослой женщиной он ни был, мужчина в нём остался тем мальчишкой, которого украла с улицы Хедвига де ла Тур. Жуга отдавал должное силе его характера, но лишь теперь понял, что никогда не интересовался состоянием его души. И сейчас не знал, как поступить.
— Мне бы такого друга, как ты, — пробормотал вдруг Кай негромко.
Жуга помедлил. В этот момент ему было плевать на все фигурки и все доски эльфийского Квэндума, сколько бы их в этом мире ни было.
Ему было на всё плевать.
— Он у тебя есть, — сказал он.
В щель между неровно приколоченными досками сочился красноватый отблеск от огня. Шум в доме Торкеля уже утих, костёр догорал, большинство варягов уже дремали, утомлённые дорогой, холодом и пивом. Вильям за стенкой смолк, некоторое время бездумно перебирал струны, как будто пытался уловить общее настроение, а затем тихонько запел.
Спи. Земля не кругла. Она
просто длинна: бугорки, лощины.
А длинней земли — океан: волна
набегает порой, как на лоб морщины,
на песок. А земли и волны длинней
лишь вереница дней.
И ночей…
— Я буду звать тебя — Хансен, — сказал Жуга. — В конце концов ведь это имя принадлежит тебе и ничего не меняет… Ты согласен?
Последовал молчаливый кивок. Жуга помедлил и отцепил от пояса нож Морна в кожаном чехле.
— Когда дают имя, положено что-нибудь дарить. У меня сейчас нет ничего, чтоб тебе подарить, кроме, пожалуй, вот этого ножа. Возьми.
Тот несколько неуверенно сжал подарок в кулаке. Снова кивнул.
— Вот и ладно, — вздохнул Жуга. — А теперь — спи.
Постепенно Кай и в самом деле уснул. Травник и сам начал клевать носом, как вдруг настороженно вскинулся. В темноте кладовки, возле самых дверей вдруг возникло шевеление. Жуга напряг зрение и потянулся к поясу. Нащупал пустоту — нож лежал у Кая на коленях. Движеньем быстрым, как бросок змеи, Жуга схватил истёртый клинок и вгляделся в темноту. Ещё через мгновение мрак сгустился и проступили очертания человеческой фигуры.
— Точишь коготки, Лисёнок?
Травник опустил уже занесённую руку.
— Опять ты…
Олле сложил свой зонт, невозмутимо стряхнул с него невидимые капельки воды, одно короткое мгновение созерцал обоих, затем вздохнул.
— Ну, — хмуро сказал Жуга, — что ты посоветуешь теперь?
Канатоходец осторожно уселся на корзину. Наклонил голову.
