— Все, Людвиг, можешь отпускать, — кивнул Жуга и вытер пот рукавом. — Рудольф! Подсунь ему чего-нибудь под голову. И дай попить. Ему и мне.
— И мне, — седоусый старик развернул закрутку и снял жгут с ноги паренька. Поднял взгляд на старьёвщика. — Здорово, Рудольф, — сказал он неловко.
— Здоров будь, Людвиг, — помолчав, ответил тот. — Давно не виделись.
— Давненько.
— Что за парень? — Рудольф склонился над столом. — Знаешь его?
— Чего ж не знать, — хмыкнул тот. — Бликса это. Сковородник. Ходит по дворам, лудит, паяет.
Рудольф зачерпнул из ведра, медленно, с ложки принялся поить раненого. Нахмурился.
— Кто ж его так-то?
— А вот это, веришь ли, и сам не знаю, — поколебавшись, развёл руками страж ворот. — Видел, а не знаю. Может, друг твой рыжий чего скажет… А, Жуга? Слышь? Что за тварюга парня-то погрызла? Знаешь, нет?
Жуга стоял у камина, хмуро и сосредоточенно вычищал ножом из-под ногтей запёкшуюся кровь. Поднял голову, посмотрел на Телли, на Рудольфа и отвернулся.
— Не сезон им, — невпопад пробормотал он, будто оправдывался перед кем-то. Спрятал нож и нелепо повёл руками, словно не зная, куда их девать. — Не сезон…
Он поддел башмаком остатки деревца и толкнул их в огонь.
— Что?
— Ты всё расскажешь мне, Рудольф, — сказал Жуга вместо ответа. — Всё про всё, ты понял?
Жуга не спрашивал, а произнёс это, как нечто, не подлежащее сомнению, и старьёвщик почему-то понял — да, расскажет. И не нашёлся, что ответить.
Травник между тем стащил с полки бутылку, выдернул с коротким «тым!» зубами пробку, помедлил и выплюнул её в камин — деревяшка вспыхнула спиртовым синим пламенем. Плеснул в стакан остатки самогона, покосился на раненого Бликсу. Снова, будто наяву, перед ним возникло видение огромных, горящих желтизной собачьих глаз, слепая темнота проулка, раскалённое жало паяльника, рассыпанные угли…
Часы на башне с натужной усталостью пробили час.
— Не сезон, — повторил Жуга и опустил взгляд. Стакан в его руке дрожал. — А так хотелось хоть немного пожить спокойно…
Он вздохнул и одним глотком опрокинул самогон в пересохшее горло.
* * *
Суета в доме старьёвщика наконец утихла. Страж ворот ушел домой. После ужина (забытая капуста разварилась в нитки), Жуга отправил Телли вместе с безобразником драконом спать наверх. Перебинтованного вдоль и поперек лудильщика ещё раньше уложили в комнате Рудольфа — тот ради такого дела предоставил свою кровать. Старик вообще вёл себя сегодня на редкость странно, был хмур, рассеян, а на вопросы отвечал коротко и невпопад.
— У него хоть родичи-то есть? — спросил он травника.
Тот лишь пожал плечами; он был занят — варил на последней воде для раненого сонное питьё. Дрова в камине громко потрескивали, в трубе порывами завывал ветер. Надвигалось ненастье. Подбросив дров, Жуга убрал котелок с огня и уселся на коврик. Рудольфу стало не по себе от позы травника — точь-в-точь так же днем сидел мальчишка. Травник долго молчал, раскрасневшийся от водки и огня, ерошил пятернёй всклокоченные рыжие вихры. После всей недавней суматохи в доме было необычно тихо и тепло. Бесновался ветер за окном. Наконец Рудольф не выдержал молчания и первым начал разговор.
— О чём ты меня хотел спросить?
— Вот и я думаю — о чём, — хмыкнул Жуга. — Обо всем сразу нельзя, а выбрать что-то одно не получается.
— Раз так, давай уж просто хоть поговорим. Обо всём сразу.
— Ну что ж. Давай.
— Что за зверюга парня покусала?
— Собака, — помолчав, ответил травник. — Здоровенная такая псина. Чёрт знает, откуда взялась… — он с хрустом потёр небритый подбородок. — Проскочила в ворота, только мы её и видели. А парень этот, видно, там паял чего на улице, а как увидел этакую тварь, вскочил, перепугался. Она на него и кинулась. Паяльником тут не отмашешься… Мы, когда подоспели, только одного его там и нашли. У вас кто-нибудь тут таких собак держит? А впрочем, что я спрашиваю — откуда ж тебе знать…
— Вообще-то, знаешь ли, не держат, — отозвался старик. Голос его чуть заметно дрожал. — На кой сдалась собака в городе! Бродячая, быть может. Их тут полно по осени. А сам ты что об этом думаешь?
— Есть одна мыслишка, — нехотя сказал Жуга. — Но чувствую — не то. Не там ищу. А объяснить тебе как надо не сумею, даже не проси: всю ночь пришлось бы говорить, а всё равно не поймёшь.
— Ну, если ты так считаешь…
— Рудольф.
— Что?
— Как умерли твоя жена и дочь?
Старьёвщик дёрнулся, как будто его ударили. Синие, слегка посоловевшие глаза Жуги смотрели на старьёвщика в упор, не мигая, и тогда Рудольф сам отвёл взгляд.
— Дознался всё-таки, — пробормотал он. — Откуда? Впрочем, ясно. Людвиг разболтал? Лю-юдвиг… — покивал Рудольф и закусил губу. — Что ж, верно. К стенке ты меня припёр, рыжий. Отпираться я не стану. Загрызли их. Вот так же, как сейчас вот этого. Никто не видел и не знает, кто и как.
Травник не ответил.
Холодный ветер налетал упругими порывами, дождём стучал в оконное стекло, царапал черепицу. Огонь в камине дёргался, плясал, дым из трубы короткими клубами вышибало в комнату. Жуга ругнулся про себя. Задвижки, как у деревенских печек, над камином не было. Открытый огонь очень быстро согревал помещение, но чтобы долго, на всю ночь сохранять тепло — такого за камином не водилось.
— Надо ставни закрыть, — сказал он, вставая. — Как бы стёкла не повышибало…
Его слова прервал донёсшийся снаружи громкий треск, и в следующий миг дом старьёвщика сотряс чудовищный удар, как будто некий великан с размаху саданул дубиной в крышу, словно в барабан. Что-то с шумом рухнуло на мостовую, окошко, выбитое толстой веткой, заблестело зубьями осколков, с подоконника закапала вода. Рудольф и Жуга переглянулись и опрометью бросились к двери.
Выл ветер. Мокрой пеленой хлестал косой осенний дождь. Старое дерево, ещё недавно росшее у дома, рухнуло, разворотив корнями мостовую и едва не порушив при этом сам дом.
— Это был самый старый тополь в Лиссе, — сказал Рудольф.
Жуга, помедлил, отступил от дома и привстал на цыпочки, пытаясь бросить взгляд на крышу. Памятуя, какой силы был удар, травник рассчитывал обнаружить там по меньшей мере дыру, но к его удивленью таковой не оказалось. И вообще вся черепица выглядела целой и лежала, где ей полагается лежать, блестела под дождём, как новая. Стены тоже, вроде бы, не пострадали. Единственным произведённым в доме разрушением оказалось разбитое окно.
— Умели же строить раньше… — покачав головой, пробормотал он и, слегка пошатываясь, направился обратно в дом. Рудольф, вооружившись топором, уже отсёк злосчастную ветку и теперь закрывал ставни. — Завтра стекольщику скажу.
