«Оставь себе. Теперь мне уже ничего не надо. Я видел то, что я хотел увидеть. Можешь их менять и тратить — я больше не приду».
Сны.
Травник на мгновение прикрыл глаза.
Что делал страж сокровищ в бездне сновидений? Для чего явился в город, если деньги теперь были не нужны?
Бездна наплывала. Сны вновь вели дорогой к имени. В который раз Жуга обдумывал всё это и невольно поражался: каким же надо быть невероятным существом, чтобы пользоваться ею для игры!
— Эйнар, — сказал он наконец, открывая глаза.
«Да, это я».
— Так стало быть, ты вовсе не дельфин.
Пёс сел и стал чесаться словно самая обыкновенная собака. Встряхнул косматой головой. Глаза мерцали в сумерках как два фонаря. Большие такие глаза. Серьёзные. И была совершенно человеческая тоска в их глубине.
«Чья вина, что Рудольф сочинил некрасивую сказку? Может, было бы и так, и я сейчас резвился бы в море, ни о чём не думая. Но он убил меня из-за угла, и вот тогда, наверное, моё желание поменялось. Я хотел лишь только отомстить. Всё это время — отомстить за мою поруганную любовь. Отомстить — и больше ничего».
Жуга опустил глаза. Долго молчал.
— Да, — сказал он наконец, — теперь я вижу, как мне повезло. Я мог бы стать таким как ты.
«Твой наставник принял на себя стрелу, которая была предназначена тебе. Хороший учитель даже свою смерть превратит в урок. Помни это. И прости его».
— За что?
«За то, что он тебя оставил».
Травник встал и отошёл от края площадки. Остановился перед псом.
— Ты знаешь Сны Драконов лучше меня, Эйнар. Можешь ты ответить на один вопрос? Всего лишь на один?
«Говори».
— Заветное желание Герты. Какое оно было?
«Как и у всех. Чтобы её любили».
— И всё?
«И всё».
— Оно… сбылось?
Пёс каким-то странным образом ухитрился пожать плечами.
«Сильна словно смерть любовь. Тебе видней, Лис. Тебе видней».
Травник неловко повёл руками. Прошёлся пятернёй по волосам.
— Я говорил ему… ей… В общем, я говорил… Как думаешь, у эльфов и людей могут быть дети?
Ответа на последовало. Очертания пса вдруг заискрились и поблёкли, и там, где только что стоял Эйнар, вдруг стали чернота и звёзды.
Наступила ночь.
* * *
Растрёпанное утро рвалось в окна пеньем птиц и свежим ветром, и ещё каким-то странным, необыкновенным звуком, приходящим лишь во сне — звучаньем флейты-пикколо, звенящим радостным мальчишеским сопрано, звоном ручейков и свистом ветра в парусах. Ещё звучал в нём дикий зов, восторг и упоение.
Жуга продрал глаза, одно мгновение лежал, соображая, что к чему, затем вскочил и бросился к окну, лишь чудом при этом из него не выпав.
Высоко над городом летал и пел дракон.
С тех пор, как Рик поднялся на крыло, он вытянулся, сделался большим и гибким. На шее и спине его прорезался остроконечный гребень, длинные отростки на макушке превратились в настоящие рога, блистающие, словно зеркала; на левом роге трепетал кумачовый флажок. Рик упивался воздухом, кружил, выделывал курбеты и нырял воздушным змеем, и при этом непрерывно выпевал свою затейливую песню торжества и подступавшей взрослости. Бока его играли золотым и красным. Восходило солнце, город был ещё в тени, и потому все эти яркие цвета на фоне синевы небес казались невообразимо чистыми и светлыми.
Лиссбург просыпался. За то время, пока травник отсутствовал, руины разобрали, да и вообще вся улица Синей Сойки помаленьку отстроилась. Теперь повсюду жители распахивали окна и смотрели вверх. Одни поспешно прятались назад, другие же наоборот восхищённо охали и присвистывали. Народ выходил на улицы, карабкался на крыши.
Тил тоже был на улице, стоял у входа в дом и весело смотрел, как Рик выделывает в небе кренделя.
— Вот чудеса… — пробормотал Жуга. — Откуда он тут взялся? Ты позвал?
Телли обернулся и блеснул зубами. Рассмеялся звонко, весело. Подбросил на ладони тонкую отполированную палочку и протянул её травнику. Тот машинально взял. Это оказалась свирель чёрного дерева, та самая, которую они когда-то вместе с прочим хламом унесли в чулан.
— Держи.
— Свирель? Зачем она мне?
— Это не свирель.
— А что?
— Манок. Когда тебе понадобится помощь, позови, и я приду. Рик услышит её где угодно, даже если он уйдёт играть обратно в сны.
— Ты… Погоди. Что значит…
— Я ухожу, — не дав ему договорить, ответил Тил. — Точней, не так: Нелли и я уходим.
— Но зачем?
— Так надо, — эльф пожал плечами и снова посмотрел наверх. — Память возвращается ко мне, и с каждым сном я всё сильней понимаю, что это тоже — метод любви. Я теперь не усижу на месте. А она не хочет больше быть одна. Да ещё и в том доме… Нет, ты только взгляни! Красавец, а?
— Говорят, — раздался сзади голос Золтана, — что город, над которым спел дракон, всегда будет богат, а жители его — счастливы.
— Это правда? — спросил Жуга.
Хагг пожал плечами:
— Так говорят.
— Так было, — вдруг вмешался Тил. — И даже люди помнят, что мы когда-то жили здесь. Я вспоминаю эту башню, слышу эхо — камни говорят, и эти камни уложил в её основание мой народ.
— Толстуха Берта? — догадался травник.
— Да. Bear'ta. Ведь Рик не просто так нашёл тогда подземный ход.
Золтан прикрыл глаза рукой от солнечных лучей. Дракончик пел.
— Зачем он это делает?
— Что делает? — не понял Тил. — Поёт? Ну, ты даёшь! Затем, зачем и все. Шлёт весть по всем мирам, что он уже взрослый, и хочет жить, сражаться и любить.
— Да… — задумчиво проговорил Жуга, весь поглощённый мыслями о предстоящем расставании. — Это верно. Да. Но он ведь что-то выкликает? Или я не прав?
Улыбка Телли стала совсем уж хитрой.
— А разве ты ещё не догадался? Имя!
Золтан и Жуга переглянулись. Тил по-прежнему смотрел на небо и не обращал на них внимания.
— Хозяин года, месяца, — задумчиво проговорил Золтан, — всё это мне понятно. Пусть даже с чужих слов, но понятно. А он? — Здесь Хагг опять взглянул на небо, в котором резвился золотой дракон. — Он… кто? Хозяин чего? Века? Тысячелетия?
— Откуда же мне знать? — пожал плечами травник. — Заранее эпоху не измерить: у неё есть границы, но не сроки. Поживём — увидим. Меня беспокоит другое.
— Что?
— Тил собирается уйти. И Нелли хочет увести с собой. Я не представляю, что делать.
