— Слышь, Макс, — он облизал липкие от винограда пальцы, — ты откуда знаешь, что в корчме произошло?
— А брат рассказал, — охотно пояснил Румпель. — Он там с Гиеной был и тоже жив остался, только вот сидеть теперь не может. Это… задницу обжёг.
— Брат, говоришь?
— Ага. Матиас. А чего?
— Поговорить бы с ним.
— Ну, это можно устроить. Ты домой?
— Домой. Бывай, Макс.
— До скорого.
Румпель повернулся и направился к палатке, где толстый кукольник с огромной чёрной бородою, заткнутой за пояс, водил на нитках чудную длинноносую куклу. Телли долго смотрел ему вслед, потом обернулся к помосту. Представление меж тем продолжалось и Вилли вновь ударил по струнам:
Вид медузы неприличен,
Не похвалим и змею.
Человек любить привычен
Только женщину свою!
Обезумев от соблазна,
С обоюдного согласья
Он усердствует на ней
Средь кладбищенских камней,
А змея над ним смеётся,
Рассуждая о своём,
То восьмёркою совьётся,
То зальётся соловьём!
У неё крыло стальное,
В перьях тело надувное,
Кудри дивные со лба —
Невесёлая судьба!
Он всё пел, сопровождаемый взрывами хохота, эту новую песню, а в голове у Тила вдруг снова всплыли строчки старой.
— У вечности ворует всякий, — повторил он про себя, и снова колкий холодок вдруг пробежал между лопаток при этих словах. — А вечность — как морской песок…
* * *
Домой Телли возвращался, испытывая какое-то смешанное чувство — одновременно и гордости, и тревоги. Пять талеров, перебитая дротиком нить и перемирие с Канавой — неплохой итог для одного дня. С другой стороны, непонятное чувство, возникшее, во время броска, да и само знакомство с труппой акробатов наполнили Телли смутным беспокойством.
Бликсы не было, зато Рудольф был не один, сидел за столиком, беседуя с каким-то толстяком. Толстяк был красен и сердит, вся шея у него была в лиловых вздувшихся рубцах, и лишь когда они оба обернулись к нему, Тил сообразил, что перед ним ни кто иной, как Томас, только здорово спавший с лица и заросший недельной щетиной.
— …Даже не проси, — Рудольф придвинул к Томасу увесистый, приятно звякнувший мешочек. — Не возьму. Ну что я, нищий, что ли? Тил, не стой в дверях — холоду напустишь!
— Да я же не за так, пойми ты! — продолжал увещевать старьёвщика хозяин «Башмаков». — Я же в благодарность! Вот ведь чёрт упрямый… Лис мне жизнь спас, и вообче, так неужели ж я всё это так оставлю?
— Вот ему и отдашь, когда он вернётся. И не пыхти так — лопнет что-нибудь.
— Да где ж его сыскать-то теперь? Где? Я ж знаю, что у вас творится, хоть по слухам, а знаю, ко мне ведь тоже стража приходила. Вот и Марта говорит, иди, мол, потому как пришла беда один раз, придёт и два, сегодня к нам, а завтра — к им. Я перед парнем тем теперь по гроб жизни в долгу, а что он там в «Петухе» накуролесил — знать не знаю и знать не хочу. Возьми, Рудольф, не обессудь. Вон этому, — он кивнул на Рика, — хотя бы, рыбы купишь. А коль Жуга вернётся, так скажи, чтоб заходил, когда захочет, я ему бесплатно наливать буду. Так и скажи, слышь? — Он встал и нахлобучил шляпу. — Ну всё, пошёл я. Завтра рано открываю, надо всё проверить, посмотреть, да и вообче. Бывай, Рудольф, и ты, Тил, тоже.
Дверь за ним закрылась. Старьёвщик подбросил кошель на ладони, посмотрел на мальчишку.
— Томас, — пояснил он неловко. — Деньги принёс.
— Я уже понял, — Телли кивнул и выложил на стол свои четыре талера. — Я тоже — вот…
Старьёвщик удивлённо поднял бровь:
— Откуда столько?
— Потом расскажу, — Телли посмотрел на Рика. С головой укрытый старым одеялом, тот лежал на коврике у камина и не шевелился. — Как он?
— Да так же. Ничего не ел и не вставал.
Дракончик был совсем плох. Телли присел рядом и приподнял Рику голову. Чешуйчатые веки чуть заметно дрогнули, хвост выбил по полу короткую тройную дробь. Тил помедлил, смочил в воде тряпку, пристроил драконью голову себе на колени и выжал ему воду в пасть меж сомкнутых зубов. Ещё раз и ещё. Рик приоткрыл глаза, короткое мгновение смотрел на мальчика и снова смежил веки. Шершавый язык благодарно скользнул между пальцев. Тил почувствовал, как слёзы бегут по щекам, и отвернулся, не в силах их сдержать.
Рудольф подошёл поближе, поворошил дрова в камине и опустился в кресло.
— С ним не было такого раньше? — он кивнул на Рика.
— Не знаю, — Телли всхлипнул и помотал головой. — Вернее — не помню.
— Может, ещё выкарабкается. Если бы хоть знать, что с ним…
— Жуга бы узнал, что.
— Жуга тут не помог бы. Он его и сам впервые у тебя увидал, — старьёвщик нахмурился, покачал головой и вытащил кисет. — Что-то тут не так с этой его болезнью. Что-то не так…
Оба после этого примолкли. Тил вытер слёзы, снова обмакнул тряпку в миску и стал протирать драконью чешую, Рудольф задумчиво набил свою трубку, прикурил от уголька и теперь попыхивал ею, откинувшись на спинку кресла. Тил поморщился.
— Не дыми так сильно.
— А? Прости, задумался. Я и забыл, что ты не переносишь табака.
В дверь вдруг стукнули одним коротким и отчётливым ударом.
— Наверное Бликса, — Рудольф поднялся и двинулся к двери. — Что-то рано он сегодня. Хотя, постой, я же не закрывал засов… Эй, кто там?
Ответа не было. Телли и Рудольф переглянулись.
— Не открывай!
— Телли, не дури, — старьёвщик отворил дверь и выглянул на улицу. — Хм, никого… Я же говорю, что дверь не заперта, и если бы кто-то захотел напасть… Хм… Хм… А это что?
В двери, приколотый ножом, торчал кусок пергамента — старый, пожелтевший, с обгорелыми краями и какой-то надписью на нём. Рудольф сорвал его, пробежал глазами текст и нахмурился.
— Что это? — вскинулся Телли.
— Ничего, — помедлив, сказал Рудольф, подошёл к камину и бросил пергамент в огонь. — Безобразит кто-то, вот и всё. Не бери в голову.
Тил молча смотрел, как огонь пожирает корявые неровные строчки, и в который раз пожалел, что не умеет читать. Вспомнился нож в двери, толпа на улице и распалённый парень с факелом. Рудольф что-то скрывал от него — с такими вещами не шутят.
Телли ничего не сказал, но про себя решил сегодня быть настороже.
Лудильщик так и не пришёл.
* * *
Проснулся Телли, услыхав, как тихо хлопнула закрывшаяся дверь. Приподнял голову, прислушался и осторожно стал выпутываться из одеяла. Проклятый тюфяк оглушительно зашуршал. Ругаясь про себя, Тил подхватил стоящие в ногах башмаки, прокрался между полок к выходу из комнаты и, приоткрыв дверь, выглянул наружу. Комната внизу была пуста. В неверном свете тлеющих каминных угольков виднелась мебель, развороченная стойка и укрытый одеялом Рик. По углам метались тени. Внезапно послышались шаги, затем заскрипела лестница. «Рудольф!» — мелькнула мысль.
